– Ах, вот что! – сказала Марина ревниво. – Значит, вы любитеходить в степь собирать подснежники? Ну и что же там было? Вы, конечно,целовались?

– На такие вопросы не отвечают, – уклончиво сказал Петя.

– Вы мне должны открыть как другу. Я требую! – сердитосказала Марина и даже топнула ногой.

«Ага, голубушка, ревнуешь! – подумал Петя. – Погоди, то лиеще будет!»

– Говорите сейчас же – целовались или не целовались? А то ясию минуту уйду, и мы больше никогда не увидимся! Слышите? Ни-ко-гда! – Ееглаза грозно сверкнули.

В эту минуту она была дивно хороша, и Петя, небрежно пожавплечами, сказал:

– Ну пожалуйста. Конечно, целовались.

– Ай, как не стыдно, как не стыдно! – сказал над головойМотин голос, и в ту же минуту раскрасневшаяся Мотя скользнула с дерева вромашки и стала прыгать на одной ноге вокруг Пети, приговаривая: – А я незнала, что вы такой брехунишка! А я не знала, что вы такой брехунишка!

– Молодец, Мотька, что раньше времени не засмеялась! –кричала Марина, хлопая в ладоши.

– А я себе все время рот зажимала руками, – сказала Мотя, непереставая прыгать вокруг Пети. – Брехунишка, брехунишка!

Петя готов был провалиться сквозь землю.

– Ах, так? – грозно сказала Марина. – Значит, вы целовались?– С этими словами она вплотную подошла к Пете, ловко намотала на палец прядьего волос и с силой потянула.

– Больно! – крикнул Петя.

– А мне не больно? – сказала Марина.

И, несмотря на весь ужас своего положения, Петя не мог неоценить этот великолепный ответ, взятый непосредственно из «Первой любви»Тургенева.

Вдруг Марина засмеялась своим загадочным, русалочьим смехоми с чисто женской непоследовательностью сказала:

– Слушай, Мотька, давай его просто побьем?

– Давай! – сказала Мотя, и обе девочки с опасным хохотомбросились на Петю.

Но, сделав ловкое движение, он выскользнул у них из рук истремглав понесся куда глаза глядят, мелькая голыми пятками.

Девочки побежали за ним. Он слышал за собой их веселые, насмешливыекрики. Они его догоняли. Тогда Петя решил применить известный фокус: неожиданноупасть на землю под ноги своим преследователям. Однако он поторопился. Онбросился ничком и стал на четвереньки слишком рано, не подпустив девочекдостаточно близко. Он стоял на четвереньках, имея весьма глупый вид, а девочки,не торопясь, подбежали, сели на него верхом и стали тузить.

Это было не больно, но очень унизительно.

– Лежачего не бьют! – жалобно простонал Петя.

Тогда они, злорадно пыхтя, стали его щекотать. Он визгливозахохотал. Тут на помощь другу пришел, откуда ни возьмись, налетевший Гаврик.

– Двое на одного! Не по правилам! Наших бьют! – закричал они упал сверху на девочек. – Мала куча! Куча мала!

На этот призывный клич со всего сада в одну минуту сбежалисьПавлик, Женька и все мальчишки и девчонки Женькиной компании, так что скоро поддеревьями уже шевелилась, пыхтела, хохотала, визжала громадная «куча мала».

В этот день Василий Петрович проснулся очень поздно. Он спалвсю ночь как убитый – тяжелым сном измученного, смертельно усталого человека,без сновидений, без мыслей, без чувств.

Проснувшись, он еще долго лежал на своей парусиновойраскладушке, повернувшись лицом к стене с закрытыми глазами, и все никак не могпредставить, что же теперь с ними будет.

Наконец он заставил себя встать, одеться и выйти в сад. Онувидел разостланные под деревьями мешки и рогожки с грудами черешни, множествознакомых и незнакомых людей, которые, стоя на лестничках и сидя на ветвях,снимали урожай; он увидел пасущихся лошадей и две неизвестно откуда взявшиесяплатформы; и, наконец, он увидел тетю, которая шла к нему навстречу мелкойэнергичной походкой и оживленно улыбалась.

– Ну, Василий Петрович, кажется, все устраивается как нельзялучше!

– О чем вы говорите? – спросил он монотонным, ничего невыражающим голосом. На его лице появилась странная улыбка, поразившая тетюсвоей лунатической неподвижностью. – О чем вы говорите? – повторил онрассеянно.

– Ах, боже мой, о чем же я еще могу говорить, как не о нашемурожае, как не о наших черешнях! – весело ответила тетя.

Но, услышав слово «черешни», Василий Петрович вздрогнул какужаленный.

– Нет, нет! Только ради бога! – простонал он. – Ради бога,ради бога, избавьте меня от этого… от этого мученья…

– Да вы меня выслушайте, – мягко сказала тетя.

– Не буду! Не хочу! Не желаю! Лучше носить в порту мешки! –раздраженно закричал Василий Петрович и без оглядки побежал в дом, нелепоразмахивая руками и спотыкаясь.

– Выслушайте меня, по крайней мере! – крикнула ему вследтетя.

Но он промолчал, не желая ничего понимать, думая, что всеэто, наверно, опять какие-то глупые фантазии и что они бесповоротно пропали.

Он опять лег на свою раскладушку лицом к стене, страстножелая лишь одного: чтобы его больше не трогали.

И тетя больше его не трогала, зная, что все равно это ни кчему не приведет. Все сделалось без участия Василия Петровича в течение двухдней.

Уезжали и приезжали платформы. Фыркали лошади. Скрипеликорзины. Вечером, в степи горели костры, и оттуда вместе с дымком доносилсявкусный запах кулеша и печеной картошки. Слышались песни. И во всем этомчувствовалось что-то бодрое, праздничное. Это и впрямь был какой-то праздниквеселого, свободного труда.

Но ничего не замечал или, вернее, не хотел замечать ВасилийПетрович. Он испытывал мучительное, безвыходное состояние доверчивого человека,который вдруг увидел, что его все время грубо обманывали. Он понял, что обманутжизнью.

Оказывается, он все время жил в мире иллюзий. И самаяопасная из них была та, что он считал себя свободной, независимо мыслящейличностью. А он в действительности, вместе со всеми своими прекрасными,возвышенными мыслями, вместе со своей божественно-чистой душой и благороднымсердцем, со своей любовью к родине и народу, был не более чем рабом, таким жесамым рабом, как миллионы других русских людей – рабов церкви, государства итак называемого общества.