Девушка откинула с себя одеяло и попыталась сесть на кровати. Но голова закружилась, невыносимая тошнота подступила к горлу. Маша хотела ухватиться за спинку кровати, протянула руку и вздрогнула. Привычного металлического козырька, украшенного двумя медными шарами, тоже на месте не оказалось. Вместо этого рука уткнулась и деревянную решетку, сквозь которую она нащупала пальцами нечто, напоминающее войлок. Она не успела удивиться, как новый приступ тошноты скрутил ее в три погибели. Схватившись за горло. Маша упала на постель, с трудом выдавила из себя хриплый крик, и тут ее взгляд остановился на круглом пятне с резко эбрисованмыми краями, весьма отчетливо проступившем на потолке.

Черное небо, сплошь усыпанное звездами, заглядывало в это отверстие, ч Маша наконец поняла, где она находится.

Она лежала и бурятской юрте.

Неприятные спазмы утихли на какое-то время, и она предприняла новую попытку подняться с постели. На этот раз Маша проделала это гораздо осторожнее, более медленно и спокойно. Тошнота не вернулась, но сильнейшее головокружение опять не позволило ей встать на ноги.

Ухватившись беспомощно за край постели, она с тоской попробовала осмыслить происходящее. Она никак не могла вспомнить, с какой стати вдруг оказалась в бурятской юрте.

Возможно, они отправились на прогулку, и их застала в пути непогода? Но если судить по звездному небу над головой, снаружи прекрасная ясная ночь, так что же привело ее сюда?

Болезнь? Похоже, она серьезно заболела: тошнота, головокружение, слабость… Но даже в этом случае она должна все-таки лежать в своей постели, и где-то рядом непременно находятся и Антон, и Прасковья Тихоновна…

— Антон! — попыталась она позвать слугу и удивилась, насколько слабо и бесцветно прозвучал ее голос.

Но на ее призыв никто не отозвался. Она повторила его еще раз, уже громче и настойчивее, и тотчас же за стеной юрты, будто в ответ на ее крик, раздалось громкое лошадиное ржание. И Маша поняла: именно от этого звука она пришла в себя.

Теперь она полностью осознала, что не спала, а находилась в забытьи, непонятно чем вызванном. И сейчас ей более всего хотелось даже не выяснять, где и по какой причине она находится, а попить: в горле у нее пересохло, небо щипало, а язык, покрытый неприятным налетом, с трудом умещался во рту и едва подчинялся ей. Вдобавок ко всему ее глаза до сих пор не могли привыкнуть к темноте, и как Маша ни вглядывалась, не смогла определить, где же находится выход из юрты.

Она откинулась на подушки и устало закрыла глаза. Снаружи опять послышалось лошадиное ржание ч громкий окрик:

«Стой! Кто идет?» Маша подняла голову. Она явственно различила тихие шаги по ту сторону войлочных стен, и через мгновение чья-то рука откинула полог, прикрывающий вход, и человек вошел в юрту. Маша сжалась в комок под одеялом, не понимая, отчего вдруг такой ужас проник в ее сердце.

Человек, а это, бесспорно, был мужчина, тем временем прошел в глубь юрты и, что-то бормоча себе под нос, принялся возиться в своем углу, похоже, раздевался. Маша прижала ладони к вискам. Что здесь происходит? Вошедший в юрту определенно не Антон, по кто же? Но непонятной для нее самой причине она не осмелилась подать голос, и теперь оставалось только ждать, когда незнакомец заявит о себе.

А тот между тем осторожно приблизился к ее постели, и Маша затаила дыхание, почувствовав запах табака и одеколона. Незнакомец склонился над ней, очевидно, прислушиваясь, и девушка не выдержала, судорожно сглотнула. Он моментально выпрямился ч крикнул повелительно в сторону выхода: «Ротмистр, огня!»

Маша попыталась укрыться с головой одеялом, но мужская рука решительно сдернула его с ее лица. Девушка крепко ухватила одеяло и в свою очередь потянула его на себя.

И тут же услышала слишком хорошо знакомый ей смешок:

— Очнулись, сударыня, и уже пытаетесь сопротивляться?

Маша чуть не выпустила одеяло из рук. И только сознание, что она в одной ночной сорочке, заставило удержать его на себе. Да, голос был слишком знакомя принадлежал, без всякого сомнения, самому ненавистному из всех людей — графу Лобанову.

Дрожащее пятно света возникло за пологом, и на пороге появился Цэден с фонарем в руках. Он молча приблизился к графу, и тот, перехватив у него фонарь, поднес его к Машиному лицу. Девушка зажмурилась, а граф удовлетворенно ухмыльнулся:

— Жива-здорова, голубушка, а ты боялся, что не проснется! — Он похлопал по плечу бурята. — Девица она крепкая и не к таким испытаниям себя готовила, так что твоя настойка ей только на пользу пошла!

Жандарм что-то быстро прошептал Лобанову, и тот недовольно проворчал в ответ:

— Хорошо, хорошо, напои и накорми ее получше! Сколько она у нас проспала? Не иначе, двое суток…

— Двое суток? — Маша рывком села на постели и с ненавистью посмотрела на своих тюремщиков. — Извольте объяснить, граф, как я оказалась в этой юрте и но какому такому праву вы усыпили меня?

— Голубушка, — граф лениво зевнул и прикрыл рот ладонью, — вы сражались с казаками и царапались, как тысяча диких кошек, поэтому мы вынуждены были напоить нас сонной настойкой, чтобы на шум не сбежался весь поселок…

— Вы лжете, граф! Я знаю точно, что потеряла сознание и не могла поэтому оказывать сопротивление вашим казакам.

Вы воспользовались моей слабостью, чтобы тайно увезти меня из Терзи. Других объяснений вашему поступку я не нахожу!

— А от вас этого и не требуется, — усмехнулся Лобанов, — в моих полномочиях арестовать вас и доставить в Иркутский острог, и, естественно, я не хотел особо привлекать внимание к нашему отъезду.

— Выходит, никто об этом не знает? И Мордвинов? И мой супруг?

— Вы слишком разговорились, Мария Александровна, — заметил сухо Лобанов, — и задаете недопустимо много вопросов. Советую вам до Иркутска придержать свой язычок! Сейчас вас хорошо покормят, а потом вы опять ляжете спать я не будете докучать ни мне, ни Георгию вопросами: все равно до норы до времени ответов на них не получите. А если будете настаивать, — граф склонился над Машей и, вплотную приблизив к ней свое лицо, едва слышно прошептал:

— Я определю вам наказание, от которого, я в этом не сомневаюсь, получу истинное наслаждение.

Маша вздрогнула, попыталась плотнее закутаться в одеяло и отползти как можно дальше от него, к стене юрты. Но рука графа настигла ее и больно ущипнула за щеку. Что было силы она оттолкнула его от себя. Лобанов пошатнулся от неожиданности и, не поддержи его Цэден, непременно бы упал.

К чести своей, он даже не подал виду, что рассердился.

Лишь вытащил из кармана носовой платок, вытер руки, словно касался перед этим чего-то грязного, и излишне громко произнес:

— Не отходите от нее, ротмистр, ни на шаг, и, если эта дама исчезнет, до Иркутска вы не доживете!

Он прошел к выходу, неожиданно запутался в пологе и, чертыхнувшись в сердцах, вышел наружу.