Маша почувствовала, как внезапно заледенели ее руки и ноги, но, стараясь не показать, что напугана словами графа, послушно опустилась на скамью.

Лобанов несколько раз прошелся взад и вперед по кухне, потом оглянулся на притаившуюся за печью Лукерью и приказал:

— Зажги-ка, голуба, еще пару свечей да самовар, — он дотронулся ладонью до медного бока самовара, — приготовь, а то остыл совсем. — Лобанов окинул взглядом стол. — Я так полагаю, что помешал милым дамам отужинать?

— Вы правильно полагаете, — проговорила Маша сухо и кивнула Лукерье. Та мгновенно подхватила самовар и, согнувшись от тяжести, понесла его в сени, где принялась громко звать Цэдена. Через секунду просунула голову в приоткрытую дверь и недоуменно сказала:

— Исчез куда-то бурят!

Лобанов усмехнулся:

— Никуда не денется ваш «амур», я его к плац-майору послал с поручением. — Заметив Машин удивленный взгляд, рассмеялся. — Видите, я даже знаю, как вы между собою Гурджиева называете.

— Кого? — изумилась Маша. — Вы имеете в виду Цэдена?

— Да, я имею в виду именно его, жандармского ротмистра Гурджиева, только его православное имя Георгий, а Цэденом он лишь в редких случаях называется…

— Насколько я понимаю, ваше сиятельство, это как раз те случаи, когда он занимается столь постыдным делом, как шпионаж? — Маша почувствовала, что еще мгновение, и она не сдержится, вцепится в эту наглую и самоуверенную физиономию с циничной усмешкой на тонких губах. Как она могла так глупо попасться в ловушку? Почему не сообразила, что ее безмятежный и молчаливый «амур» всего-навсего подлый и бесчестный сбир?[47].

— Что ж, вы вольны называть это шпионажем, — граф пожал плечами, — по без таких, как Георгий Гурджиев, нам бы не удалось держать в строгой узде комендантов и начальников заводов, а каторжные давным-давно разбежались бы по тайге, ищи тогда ветра в ноле!..

— Если я не ошибаюсь, вы, ваше сиятельство, пожаловали ко мне не только из-за письма от Гагариновых и не для рассказа о подвигах вашего шпиона. Очевидно, есть что-то очень важное, что заставило вас не дожидаться, когда прекратится ливень, и прийти в это скромное жилище.

— Вы плохо думаете обо мне, Мария Александровна, я передвигаюсь по Сибири не пешком, а в собственном, весьма удобном экипаже, где все приспособлено для длительных переездов. К слову, я вожу с собою своего повара, не дай бог заработать в этих местах несварение желудка. Верная гибель, не так ли?

Маша промолчала, но про себя пожелала ему провалиться сквозь землю вместе с великолепным экипажем и с не менее великолепным поваром. Но, видно, что-то все-таки промелькнуло в ее глазах. Граф Лобанов озадаченно хмыкнул, посмотрел на Машу исподлобья. И этот взгляд, прежде насмешливый, слегка циничный, вдруг налился гневом, и граф со всего размаха припечатал снятельнейшую ладонь к столу:

— Ну, хватит, голубушка Мария Александровна, довольно ходить вокруг да около! Действительно, в Терзю я приехал не для того, чтобы ручки целовать и комплименты расточать! У меня на руках приказ генерал-губернатора Муравьева о препровождении вас в Иркутский острог. У него есть серьезные опасения, что вы готовите побег государственного преступника, вашего мужа Дмитрия Гагаринова.

— Побойтесь бога, граф! — Маша вскочила на ноги. — На каком основании вы смеете делать подобные выводы?

— Подобные выводы, не делаются с бухты-барахты. — Лобанов презрительно усмехнулся. — Неужели вы думаете, что ваш душевный порыв остался вне внимания Третьего отделения? Вы или слишком наивны, или так уж хитры, что не хотите показать, насколько озадачены моим заявлением. Но вам следует знать, что с момента принятия вами решения отправиться в Сибирь, якобы вслед за женихом, вы подверглись неусыпному наблюдению. И полученные от наших агентов сведения позволили нам сделать закономерный вывод: Мария Александровна Резванова лелеет несколько иные планы, а ваше объяснение, что вы желаете связать свою судьбу с осужденным, — жалкая ложь и преследует одну-единственную цель: подготовить побег Дмитрия Гагаринова.

Маша почувствовала, как ее душа словно свивается и тугой комок от отчаяния. Где она выдала себя? При Цэдене они с Антоном и словом не перемолвились о своих намерениях.

К тому же, кроме самых близких ей людей — Гагариновых и Антона, да еще Кузевановых, — никто не знал о ее планах. Гагариновы и Антон? В них она была уверена, как в самой себе, но что касается Кузевановых… Сильнейший спазм сжал ее горло. Нет, не может быть! Они были так милы с ней, доброжелательны… И Тимофей по-особому симпатизировал ей, она же чувствовала это… Слезы подступили к горлу, но она сжала кулаки и с вызовом посмотрела на графа:

— Надеюсь, ваше сиятельство, генерал-губернатор обладает неоспоримыми доказательствами моей преступной деятельности. А теперь, — она решительно шагнула к графу, — зовите своих сатрапов. Надевайте на меня цени, я готова следовать в острог! Только, — она замерла на мгновение и посмотрела полными слез глазами на графа, — позвольте мне попрощаться с мужем.

— С мужем? — задумчиво сказал граф, взял со стола перчатки и медленно натянул их на руки. — Пожалуй, вам следует присесть. Я не уверен, что вы устоите на ногах, когда я сообщу вам следующее известие. — Лобанов проследил взглядом за Машей, которая с побелевшим лицом, словно слепая, шарила перед собой руками, чтобы отыскать лавку. — Успокойтесь, mа bonne[48], ваш супруг не стоит подобных волнений.

— С ним что-то случилось? — Маша едва нашла в себе силы, чтобы произнести эти несколько слов.

— Пока нет! Но определенно случится в скором времени. — Граф быстрым шагом прошел к двери. На пороге остановился и, опершись рукой о притолоку, сказал:

— Две недели тому назад в Иркутский острог доставили троих из пяти беглых каторжников, совершивших побег незадолго до вашего приезда. После пристрастного допроса одни из них показал, что побег был подготовлен и совершен при непосредственном участии вашего дражайшего супруга. Именно Дмитрий Гагаринов помог им деньгами и одеждой…

— Вы лжете, — прошептала Маша, чувствуя, что проваливается в какую-то душную, вязкую бездну. Последним усилием, как утопающий за соломинку, она ухватилась за край ланки. — Вы все это выдумали, чтобы расправиться с ним…

— Я не склонен в чем-то убеждать или разубеждать вас, сударыня, — донеслось до нее от порога. — Даю вам полчаса на сборы. Ничего лишнего с собой не брать…

Маша прижала руки к груди, вскрикнула, и липкая, густая темнота, словно тяжелое ватное одеяло, накрыла ее с головой…

Какой-то непонятный резкий звук заставил Машу открыть глаза и с недоумением вглядеться в густую, как кисель, черноту, залившую комнату. Знакомый проем окна — она привыкла видеть его справа, — который даже ночью выделялся на фоне более темной стены серым размытым прямоугольником, непонятным образом куда-то исчез.