завалило комитет предложениями[1598], так что Обществу для содействия русской промышленности и торговли пришлось их ограничивать, чтобы повестка дня не оказалась сильно перегруженной. Наконец в мае 1872 года ходатайство о проведении съезда (на тех же основаниях, на каких был разрешён петербургский) поступило в Министерство финансов. Однако там после знакомства с программой и списком участников пришли к заключению, что намечаемый разговор несвоевременен, так как не может иметь практической пользы. Все перечисленные вопросы планировалось обсуждать в Государственном совете, а потому просьба осталась безрезультатной[1599]. От московского купечества просто отмахнулись.

Всё изменилось в начале 1880-х годов. Воцарение Александра III знаменовало собой сворачивание частного железнодорожного строительства, усиление таможенного протекционизма и т. д. Эти меры отражали общую корректировку модернизационных подходов в российских верхах. Разочарование в либеральном эксперименте, продвигаемом Рейтерном, естественным образом активизировало патриотические силы. А это, в свою очередь, означало, что пробил час русского купечества. Сложившаяся ситуация вдохновила его представителей, и теперь они жаждали продемонстрировать свои конкурентные преимущества, о которых столько говорили. В этом контексте совсем иначе зазвучала тема иностранных инвестиций, которые препятствовали раскрытию творческих сил местного бизнеса. Пробным камнем стала борьба с Русско-американской компанией, намеревавшейся построить сеть элеваторов, чтобы снизить затраты на транспортировку зерна, идущего на экспорт. По значимости это дело можно сравнить с приватизацией Николаевской железной дороги в 1868 году (о чём говорилось выше).

Русско-американский проект продвигал министр финансов Н.Х. Бунге. Сам он приветствовал крупные инвестиционные вложения в российскую экономику, но в этом деле должен был заручиться поддержкой Государственного совета[1600]. Купечество в лице Московского биржевого комитета и его политические союзники выступили резко против учреждения компании с иностранным участием. Газета «Московские ведомости» в пух и прах разнесла проект, отбросив представленные экономические расчёты. Издание предлагало сосредоточиться не на цифрах, а на том, в чьё полное распоряжение перейдёт хлебная торговля: этот исконно русский бизнес получат иностранцы, тогда как местным предпринимателям придётся довольствоваться теми крохами, которые Русско-американская компания пожелает им выделить. Слушания в Госсовете были названы в передовой статье «торгом со своей совестью»[1601]. А на возражение сторонников проекта, что, мол, в правлении компании присутствуют не только иностранцы, многозначительно замечалось: «между русскими подданными есть всякие»[1602]. Тем не менее большинство на общем собрании Госсовета проголосовало за Русско-американскую компанию (33 человека), против — только 8. Зато к её противникам присоединился сам государь император. Он выразил недоумение, каким образом это дело вообще дошло до Госсовета, и назвал представление Минфина «очень легкомысленным»[1603]. В результате Александр III утвердил мнение меньшинства, отметив в своей резолюции, что подобная коммерческая инициатива опасна для России. Эпизод с Русско-американской компанией стал вехой на пути минимизации иностранных инвестиций, а также первой серьёзной трещиной в отношениях императора и его министра финансов. Лишь благодаря усилиям государственного секретаря А. А. Половцова высочайшую резолюцию решили не обнародовать, чтобы не бросать явную тень на Бунге[1604].

Менее чем через два года тот, к большому удовлетворению патриотических сил, покинул ключевой пост в правительстве. С 1 января 1887 года ведомство возглавил И.А. Вышнеградский — креатура русской партии. Первым делом он посетил Нижегородскую ярмарку, где стал почётным и желанным гостем. Обращаясь к нему, председатель ярмарочного комитета П.В. Осипов заявил: русское купечество «знает, какое знамя поднято вашим высокопревосходительством и по какому пути решили вы вести русское государственное хозяйство»[1605]. Именно Вышнеградский принимает решение о резком повышении таможенных пошлин: они становятся самыми высокими в Европе. Чтобы обосновать этот шаг, из столичного Технологического института, где ранее трудился новый министр финансов, была приглашена группа профессоров во главе с Д.И. Менделеевым, которому поручалось выработать ставки по тарификации хозяйственных отраслей. Его обширную записку получили для заключения биржевые комитеты — там демонстрировали полную готовность упрочить таможенную систему страны[1606]. Такие успехи вдохновили купечество на следующие шаги. В 90-х годах XIX века оно поднимает вопрос о допуске к эмиссионным операциям Минфина. Изначально эта сфера являлась монополией петербургских банков, но теперь зазвучали настойчивые предложения использовать потенциал того же Московского купеческого банка: он располагает обширной клиентурой и обладает необходимыми средствами для размещения государственных, гарантированных правительством процентных бумаг. Параллельно делались шаги для открытия филиала купеческого банка в столице. Капиталисты из народа готовились занять ведущее место в российской экономике.

Сегодня в литературе принято воспевать исконно русские предпринимательские силы в лице купечества[1607]. Однако в конце XIX века, как было уже сказано, многие сомневались, что оно способно выступить в качестве главного двигателя прогресса. Чтобы внести объективность, обратимся непосредственно к свидетельствам той эпохи. Взгляды купечества на хозяйственное строительство — устранение иностранной конкуренции, контроль над внутренним рынком — были известны всегда. Но это не было экономической программой в полном смысле слова. Интеллектуальные издания 1880-х — первой половины 1890-х годов с разочарованием констатировали ущербность купеческой мысли. Записки, в обилии направляемые в правительство, ни о чём конкретном не сообщали, если не считать требования расширить казённый кредит как необходимый инструмент для выдавливания конкурентов. Журнал «Русская мысль» отмечал: любые разговоры на эту тему неизменно сводятся к пожертвованиям со стороны казны в пользу Тит Титычей. Конечно, им лестно «снабдиться» из бюджета и принудительно, при помощи покровительственных мер, т. е. через силу привилегий, приступить к урезониванию инородческого бизнеса[1608]. Зачем, спрашивается, нужны какие-то там иностранные инвестиции, «когда можно напечатать своих капиталов, сколько потребуется»? Казна снабжает, и «почему же не снабжать, когда ей самой деньги ничего не стоят?», а если коренной деятель ничего на них и не устроит, «никаких “нетронутых” источников не тронет, то сам-то, наверное, округлится»[1609].

В сказанном нет ни малейшего преувеличения. Яркий пример — московская контора Госбанка, которую с 1880-х годов фактически оккупировало именитое купечество, заседавшее в Учётно-ссудном комитете. Его представители взяли в свои руки распределение средств и львиную долю направляли в московские банки для дальнейшей переброски, то есть для кредитования принадлежащих им компаний и торговых домов[1610]. Управляющие конторой не могли противостоять их мощному натиску и быстро превращались в исполнителей воли крупных семейств Первопрестольной, контролировавших частный финансовый сектор. Неудивительно, что почти все назначаемые из Петербурга управляющие (И.И. Билибин, Н.Я. Малевинский) заканчивали карьеру, оседая именно в московских банках[1611]. Подчеркнём, что даже созданный в 1864 году Московский купеческий банк начал свою деятельность с разнообразных ходатайств[1612]. Складывалось впечатление, что его и создавали в первую очередь как инструмент для добывания