* * *

Жеку похоронили на Ново-Волковском кладбище. Все этинесколько дней до похорон прошли как в бреду. Я моталась по конторам и собиралавсе необходимые бумажки. Я разговаривала со следователем, уставшим от жизнипожилым человеком, который ненавидел и Жеку, и это уголовное дело. С самогоначала оно перешло в разряд “висяков”. Никаких улик на месте преступления,никаких свидетелей, никаких отпечатков, абсолютная бессмысленность убийства.Лавруха сказал мне правду — кошелек Жеки так и остался лежать в ее плаще. Пятьрублей мелочью. Жека никому не писала писем, круг ее общения был чрезвычайноузок: дети, соседка по даче, мы с Лаврухой и несколько клиентов, интересующихсябатиком.

Похоже, Жека даже не сопротивлялась. Смертельным оказалсялишь последний удар; нож так и остался торчать в ее груди — убийца не смогвытащить его, хотя и пытался. Самый обыкновенный кухонный нож изпсевдоитальянского рыночного набора. Только у меня на кухне их валялосьнесколько штук: они быстро тупились и почти не поддавались заточке… Следовательнудно расспрашивал меня, были ли у потерпевшей враги, но все происшедшее малопоходило на хладнокровное, заранее продуманное убийство: слишком ужбеспорядочные, слишком яростные удары обрушились на хрупкое тело Жеки.

Я подтвердила, что Жека всегда платила по счетам своегоприятеля Лаврентия Снегиря. Именно поэтому его квитанции оказались вовнутреннем кармане ее плаща.

— Действовал явно не профессионал, — сообщил мнеследователь. — Мы вас вызовем, если будет необходимость.

…Церемония прощания прошла скромно. Кроме меня и Лаврухи,было еще несколько однокурсников по академии — из тех, кто окончательно неспился. Из тех, кто не уехал на Запад. Из тех, кто так и не преуспел в рыночномразнообразии стилей. Всю панихиду я продержала двойняшек за капюшоны курток.Маленькие Лавруха с Катькой так до конца и не поняли суть происходящего. Ониеще не знали, что существует смерть. Они отвлекались на ворон, обсевших веткисухого тополя, на матово поблескивающие хоботы двух фаготов и тихую скрипку(Лавруха пригласил трех своих приятелей, безработных музыкантов, чтобыпроводить Жеку под звуки “Stabat mater” Перголези, — вещи, которую оналюбила больше всего).

Все внутри меня закаменело. Как сквозь пелену я видела лицоЖеки, почти спокойное и безмерно удивленное. Странно, что при жизни я никогдане замечала крохотную родинку у нее на щеке и такой же крохотный шрам уподбородка.

Это была первая потеря в моей жизни — и я оказалась к ней неготова.

Сейчас крышку гроба заколотят, и я больше никогда не увижусвою Жеку. Никогда. Я не буду пить с ней пиво на маленькой кухоньке в Купчине,я не потащусь с ней в “Кристалл-Палас” на бездарный “Титаник” с бездарнымЛеонардо ди Каприо. Я не буду иронически хмыкать, выслушивая истории о ееробких целомудренных влюбленностях… Я не буду… Никогда…

Лавруха подтолкнул меня под локоть:

— Иди, попрощайся, Кэт…

Я поцеловала Жеку в холодный восковой лоб и с трудом отнялаот него свои собственные губы — такие же холодные и налитые свинцом. Ты былаправа, Жека, ты была права. Лето начиналось совсем иначе. Даже осень непредвещала ничего дурного. Но ты предчувствовала, Жека… Прости меня,пожалуйста, если сможешь…

— Прости меня, Жека.

Лавруха поддержал меня, иначе я просто бы упала: прямо угроба.

— Прости меня, прости меня…

— Успокойся, Кэт, ты ни в чем не виновата, —Снегирь с трудом оторвал меня от Жеки.

— Ты не знаешь, Снегирь… Нет, не так. Ты знаешь все…Это мы…

— Не здесь, Кэт… Если хочешь, потом поговорим. Выпьем ипоговорим, — кажется, мы с Лаврухой поменялись местами.

Все эти два дня он был совершенно невменяем, и организацияпохорон полностью легла на меня. Теперь, когда все было кончено, силы сновавернулись к нему. Вот только меня эти силы оставили окончательно. Все-таки мыслишком связаны с Лаврухой: в одном месте убыло — в другом прибыло.Сообщающиеся сосуды.

— Тетя Катя, тетя Катя! — Катька-маленькая дернуламеня за рукав. — А мама умерла, да?

Я присела на корточки и крепко прижала к себе худенькоетельце девочки. От Катьки-младшей остро пахло вымытыми волосами и ванильнымпеченьем: теми запахами, которые всю жизнь преследовали Жеку и которые я таклюбила.

— Мама не умерла. Мама ушла на небо… Ты же знаешь,Катюша…

— Я знаю, бог всех забирает на небо.

— Теперь мама будет смотреть на тебя с самого красивогооблака. Ты найдешь самое красивое облако на небе, и там обязательно будет мама.И она тебя увидит. Она все видит.

— И сейчас?

— И сейчас…

— А почему у мамы глаза закрыты, тетя Катя? Нельзявидеть, если глаза закрыты, я сама пробовала. Ничего не получилось…

Я беспомощно смотрела на девочку. Я не умела разговаривать сдетьми, дети всегда заставали меня врасплох.

— Тетя Катя, можно я скажу тебе что-то по секрету?

— Конечно, девочка.

Катька-младшая взяла меня за руку липкой от конфет ручонкой(конфеты сунул двойняшкам Лавруха) и отвела за ближайший склеп.

— Что, моя хорошая? — спросила я. Сердце моеразрывалось от любви и жалости.

Катька наморщила такие же белесые, как у матери, брови иочень серьезно спросила:

— Тетя Катя… А если я попрошу у бога, чтобы он отпускалмаму на выходные… На субботу и воскресенье, когда мы не в саду… Он ведь сделаетэто? Он отпустит маму? Он ведь добрый, так все говорят… Не надо плакать, тетяКатя…

Подошедший сзади Лавруха-младший обхватил меня за шею ижарко зашептал на ухо:

— Я хочу в туалет, тетя Катя…

— Вот что. Иди к дяде Лаврентию, и он что-нибудьпредпримет по твоему спасению.

Лавруха-младший, косолапя и осторожно ставя ботинки на ужеопавшие листья, побрел к Снегирю. А я поправила Катьке шарф, вытерла платкомзапачканные конфетами пальцы и прямо за своей спиной услышала голос:

— Здравствуйте, Катерина Мстиславовна!..

Этот голос я узнала бы из тысячи — так сильно он мне надоелза период нашего недолгого знакомства.

Марич.

Я резко обернулась. Конечно же, это был Кирилл Алексеевичсобственной персоной. Пижонское пальто, пижонское кашне, пижонские ботинки.Совсем неплохо оплачивается работа в следственных органах, нужно признать.

— Хоть сегодня могли бы оставить меня в покое,капитан, — бросила я.

— Я понимаю ваши чувства, — он сделалпримирительный жест рукой. — Соболезную…

— Вы соболезнуете? Побойтесь бога, Кирилл Алексеевич…

— Мне нужно поговорить с вами, Катерина Мстиславовна.Конечно, сейчас не время и не место, но все же…