– А бог – он у всех один. Как ни назови.

– Но… как же… все эти рассказы…

– Людей хлебом не корми, дай языком почесать.

– А это… – робко кивнула я на татуировки, покрывающие егоруки.

– Это? Это для того, чтобы с богом разговаривать былоудобнее. Все мужчины в нашем роду носили такие. Оттого и прослыли колдунами.Люди, когда чего-то не понимают, начинают бояться. В этом смысле мир запоследнюю тысячу лет совсем не изменился. Припрет нужда – бегут к знахарю:помоги. А дождь зарядит – колдуны напасть наслали, надо их дома жечь и их самихизвести под самый корень. Вот мои предки и обосновались на болоте, подальше отлюдей. Если тропу через болото не знаешь, то и сгинешь. Любопытных у нас нежаловали.

– А что случилось потом? – спросила я.

Слава ответил не сразу.

– Вырождаться деревня стала. На чужих жениться был запрет, авелесовские промеж собой все родня. После революции в деревне жило всего-точеловек тридцать, так дед сказывал, а перед самой войной начался мор, эпидемияпо-современному. И остались из всех только дед мой да его дочь, моя мать.

– И она… покинула деревню? – робко поинтересовалась я.

– Дед приказал. Боялся, что она одна останется, как онпомрет. Только пользы ей это не принесло. Среди людей она была как в пустыне.Хотела в деревню вернуться, да дед запретил. Вышла замуж, хоть и знала, что безлюбви грех это. И стала ее душа странствовать, улетит далеко-далеко, бывало,что назад дорогу с большим трудом отыскать могла.

– Летаргический сон, – пробормотала Женька.

– Это по-вашему. А по-нашему – странствие.

– И в одно из таких странствий ее похоронили?

– Она дорогу искала, к любимому. И нашла.

– Как странно вы это сказали, – подумала я вслух. –Крест, что вы у монастыря поставили, он кому предназначен?

– Матери. Жене моей покойной. Ефросиньюшке. Всем, чья любовьих самих пережила. Вон сколько времени прошло, а люди о них все легендыслагают.

– Ваша мать похоронена здесь?

– Нет, – покачал головой Слава и промолчал, а я нерешилась спросить, где.

– Мы думали, крест пленным немцам поставили, что здесьпогибли, – сказала Женька. – На нем кто-то цифру «25» написал, вот мыи решили, что…

– Девушки решили, что бывшие охранники лагеря и их родняпали от рук неизвестных мстителей, к коим отнесли и вас, Слава, –усмехнулся Илья. – Простите им их фантазии.

– Мстить жителям деревни и их родне некому, а главное, не зачто, – усмехнулся Слава.

– Почему вы так уверены? – возмутилась Женька. – Унас есть сведения, что храм взорвали они и…

– Храм взорвал муж моей матери, – спокойно ответилСлава, и пока мы пытались прийти в себя от этой новости, с грустной улыбкойотодвинул чашку и сказал: – Вам, небось, уже рассказали, что она влюбилась впленного? Ну вот. А муж узнал. Сердце у него было чернее ночи, и не осталось внем любви, только ненависть.

– Откуда вам знать, что произошло тогда? – насупиласьЖенька.

Слава пожал плечами:

– Кое-что дед рассказал, кое-что люди, о чем-то самдогадался.

– Это просто невероятно, – покачала я головой и, тут жевспомнив слова Волкова, вздохнула. У начальника строительства были возможностиэтот «подвиг» совершить, а главное, замять дело. – Он же… Хорошо,допустим, он ненавидел соперника, но там ведь… господи… – Я едва не заревела,так мне стало страшно. Слава посмотрел на меня и легонько погладил по руке:

– Ну, ну, будет… дело давнее, что должно быть, того неминовать.

– Значит, нет никакого проклятия? – с большой обидойспросила Женька.

– Как нет, есть, конечно, – вновь улыбнулсяСлава. – Проклятье золота.

При слове «золото» Женька навострила уши.

– Какого золота? – спросила она.

– Того самого, из-за которого дядя Ефросиньи ее в монастырьотправил. Вы что ж, легенду не слышали?

– Про золото там ничего не было, – нахмурилась Женька.

– Ну как же… После ее смерти дядя исчез и вместе с нимзолото, что он получил по наследству. Искали и его, и добро, говорят, долгоискали, и никому невдомек было, что они тут, рядышком. В гробнице Ефросиньи.Парень супостата туда живьем положил, вместе с его золотом, чтоб он имподавился. А золото-то он проклял, Ефросинью же похоронил на вольном просторе,под березкой, той, что она так любила.

– Подождите, – тряхнула я головой, пытаясь собраться смыслями. – Вы же сами только что сказали: дядю Ефросиньи и добро егоискали, следовательно…

– Местные знают только часть легенды, а я вам всю поведал.Да и не легенда это вовсе, а чистая правда. Все это рассказал сам возлюбленныйЕфросиньи.

– Вам рассказал? – брякнула Женька.

– Меня тогда в помине не было, прадеду моему поведал, ондетям своим, а те своим. Так и до меня дошло. Парень-то этот разбойничал внаших краях. Вот как-то раз он уходил от погони и заплутал в болоте. Ранен был,кровью истекал. Наши его и подобрали, в деревню принесли. Лечили, только жизньему не мила была, не захотел он жить и помер. Просил похоронить его рядом сневестой, все так и сделали.

– А этот клад, – заволновалась Женька. – Он что,до сих пор где-то там? – ткнула она рукой в сторону монастыря.

– Там, там, куда ему деться? На него пленные как раз инатолкнулись, когда пол в храме разбирали. На кладе проклятье, кто его тронет,тому и на этом свете и на том не будет покоя, душа прямиком в ад отправится.Когда плиту подняли, позвали охрану, те горшок этот и нашли. Дьявол тут кактут, он ведь хитрец, нашептывать стал, вместо того, чтобы бежать от золотасломя голову, они сначала перепугались, потом решать стали – что делать? Были бумные, начальству сразу бы доложили, так ведь жадность, опять же дьявол в ушидует, как против соблазна устоять? Но охранники и пленных боялись: вдруг кто онаходке проболтается, заинтересуется начальство, начнет пытать, а не было ли вяме еще чего-нибудь, кроме костей? Опять переругались и решили до конца сменывсе как есть оставить. Думаю, каждый надеялся за это время прихватить из горшкапонемногу золотых монет. Само собой, друг за дружкой приглядывали. Да неповезло им. В тот день храм взорван был, и золото под завалом осталось.

– Откуда вы знаете про находку? – спросила я. –Ваш… немецкий офицер что-то успел рассказать вашей матери?

– Петька Плещеев болтал по пьянке. Клялся, что собственнымиглазами видел горшок с золотом.