Теперь, после такой преамбулы, все ее попытки освободиться будут восприняты людьми как проявление болезни, и психиатрическая бригада не заставит себя долго ждать.

Как только Лариса уехала с мужем в Ленинград, сразу появилась традиция, что она каждую неделю звонит родителям и отчитывается о своем житье-бытье. За все годы эта традиция никогда не нарушалась, и у Ларисы появилась слабая надежда, что молчание окажется красноречивее ее слов.

Действительно, через две недели мама с папой спохватились, но вылилось это только в то, что они позвонили Ангелине Григорьевне, и она в очередном разговоре с сыном попеняла ему, что Лариса совсем забыла родителей.

Никита набрал номер и долго рассказывал Ларисиной матери, в каком угнетенном состоянии находится ее дочь, все время злится и срывается. А мама ему сочувствовала.

Она даже не попросила позвать дочь к телефону.

Закончив разговор, Никита растянулся на диване и потребовал принести ему чаю.

– Обойдешься.

– Я сказал, чаю!

Ничего не ответив, она села за стол в кухне и открыла книжку.

Через минуту он возник на пороге. Руки тряслись, лицо было искажено яростью.

– Немедленно!

– Никита, я не твоя рабыня.

Лариса посмотрела ему в глаза и вдруг поняла, что ей действительно не страшно.

Примерившись, Никита вдруг сильно дернул ее за руку, так, что она вылетела из-за стола и ударилась головой о противоположную стену.

– Делай чай!

– Нет.

Он повалил ее и крепко прижал к полу.

– Ты что о себе возомнила? – зашипел он. – Не рабыня нашлась. Да я тебя убью, и все. Прямо сейчас.

Лицо его оказалось совсем близко, искаженное злобой, с пустыми, будто сваренными в кипятке глазами. Но Ларисе не было страшно. Совсем наоборот, ее наполняла решимость идти до конца и не сдаться, даже если это будет стоить ей жизни. Она рассмеялась ему в лицо, с удивлением понимая, что ей действительно весело.

Муж отвесил ей оплеуху и зажал рот свободной рукой.

– Да ты знаешь, что есть такая точка, – заговорил Никита почти ласково, – один удар, и тебя нет. Ну что? Ударить? Ударить? И конец, ты сдохнешь.

Набрав побольше воздуху в грудь, она вывернулась из-под его руки и что есть силы закричала:

– Помогите, муж меня убивает!

Никита наотмашь ударил ее по лицу и встал.

– Сука! Заткнись!

– Муж меня убивает! – орала Лариса, радуясь, что выходит громко, в соседних квартирах точно слышно.

Ну а что, она же сумасшедшая, ей можно. Сумасшедшая, пока жива, а как помрет, так Никита станет муж-убийца.

Наверное, он тоже это сообразил, потому что вышел, изо всех сил хлопнув дверью.

* * *

Таня вышла замуж и уехала, но скучать по дочери Вере Ивановне было некогда. До свадьбы они слишком волновались, что все сорвется, и не успели прочувствовать предстоящее расставание, а потом облегчение, что все удалось, тоже оказалось всеобъемлющим. Так и не погрустили.

Одинокое, тоскливое и бессмысленное существование, которое она прочила себе после Таниного замужества, тоже не состоялось. Наоборот, навалилось столько всего, что только успевай поворачиваться.

Адвокат, добившийся оправдательного приговора, на дороге не валяется, и Вера Ивановна стала нарасхват.

А ей бы прежний тоненький ручеек дел, чтобы посвятить себя семейной жизни.

Но так всегда – то густо, то пусто.

К счастью, Валентин – человек не только неприхотливый, но, главное, азартный. Работа у него сменная, сутки через трое, а когда свободен, то он с удовольствием вникает в ее дела.

– Жаль, что у нас нет частных детективов, – вздыхала Вера Ивановна, – мы бы с тобой тогда всем показали!

Раньше она прочитывала по две-три книги в неделю, а сейчас специально взяла в библиотеке «Кристин – дочь Лавранса» норвежской писательницы Сигрид Унсет, чтобы чувствовать себя поближе к дочке, и за неделю одолела только первую часть.

Приятно было думать, что места, о которых она читает и которые кажутся ей сказкой, для Тани настоящая реальность, она вживую видит фьорды и хмурое Северное море.

Вера Ивановна представляла, что чувствует сейчас дочка, посылала ей мысленный привет и проваливалась в сон, а Валентин вынимал потрепанный томик у нее из рук.

Иногда ей хотелось позвонить Еремееву и попросить его передать благодарность таинственному Сане, а заодно поинтересоваться, кто это вообще такой, но она быстро давила в себе эти порывы. Алексею Ильичу не хочется лишний раз вспоминать тяжелые минуты своей биографии. Ну а Саня… Есть вещи, которые лучше не знать.

Ей было интересно, как выносили приговор, но на все попытки расспросить Валентина она сразу получала «тайна совещательной комнаты», и возразить тут было нечего.

Вера Ивановна видела только результат: Лестовский стал Валентину таким другом, что чуть ли у них не прописался.

«Надо отпускать, – думала она с улыбкой, – все отпускать, что не твое. Нет, не так. Отпускать все, что не ты. Только когда останешься ты сама по себе, судьба разглядит тебя и даст то, что тебе по-настоящему нужно».

Владлен то ли скучал дома, то ли почуял аромат пирога, который на скорую руку испекла Вера Ивановна, но в восемь вечера явился без звонка, зато с бутылкой.

Он не оставлял надежд раскрутить Валентина на биографическую книгу, но тот пока держался.

Иногда доходило до перепалок, Лестовский заводил речь, что пример Валентина – бесценное подспорье в патриотическом воспитании подрастающего поколения и вообще свидетельство уходящей эпохи, а неискушенный в демагогии Валентин просто посылал его куда подальше с солдатской прямотой.

Но сегодня вечер проходил мирно. Мужчины разомлели от вкусного пирога и пары рюмочек, и беседа еле тлела.

– Интересно, – спросила Вера Ивановна, – а как тот парнишка, который не явился в суд? Нашелся?

Валентин подобрался:

– А и правда!

– Все в порядке, я справлялся у Ирины Андреевны, – сказал Владлен, – он просто поссорился с родителями и три дня жил в Будогощи у приятеля.

– Удивительное дело! Ни до ни после не ссорился, а как в суд идти, так сразу скандал. Больше похоже на то, что его вывезли в деревню, чтобы не давал показаний.

– Ну сейчас-то что говорить, – улыбнулась Вера Ивановна и насыпала в чайник свежей заварки, – вы и так во всем разобрались.

Валентин вдруг поднялся:

– В этом и загвоздка! Если парень – лжесвидетель, то он сделался для преступников опасен, как только Еремеева оправдали. Он же знает, кто его просил разыграть весь спектакль, и рано или поздно может расколоться. Мы обязаны предупредить молодого человека, а лучше всего обратиться в милицию и попросить, чтобы за ним выставили слежку.