Мог он быть прав? Вдруг Федра сказала Ипполиту о своей любви, а он решил, что, значит, ему теперь все можно? Мог он лишь для виду принять обет целомудрия – ведь и отец Ипполита лгал, заставляя женщин верить в свое благородство, – а на самом-то деле подо всем этим скрывалось бешеное животное? Может, Федра передумала, хотела уйти, испытав к нему отвращение, да только он не дал?

Нет, вспоминая рассказы Федры об Ипполите, я не могла в это поверить. Никак не могла увязать образ застенчивого юноши, с которым так ненадолго повстречались, с обвинениями Тесея и опасалась, что он судит о сыне по себе.

– Тесей, твой сын на тебя не похож. – Меня не волновало, что слова эти звучат жестоко. – Нет в письме Федры подтверждения твоим догадкам. Говорю тебе, она его любила и сегодня собиралась ему об это сказать.

– Значит, он воспринял это как призыв! – рявкнул Тесей.

– Да почему? – закричала я. – Разве твой сын похищал когда-нибудь женщин, уволакивал насильно, а потом уходил, не оглядываясь назад, оставляя после себя одни обломки? Он у матери учился, а не у отца!

Тесей помотал головой.

– Не поумнела ты с тех пор, как оставил тебя на Наксосе.

Моя ярость тоже достигла пика. И я радовалась – все лучше, чем погружаться в черную дыру, которая разверзлась во мне при виде повешенной Федры.

– Это ты не поумнел, – прошипела я. – Ничего вокруг себя не видишь. Федра столько лет страдала рядом с тобой, а я рада, что ты от меня убежал. Лучше сгнить на том берегу, чем твоей женой сделаться. Об одном жалею: ее не смогла уберечь.

Тесей подошел ко мне размашисто. Я подумала даже – ударит, но он оттолкнул меня и помчался куда-то со всех ног – мимо тела Федры, прочь от нас всех.

Конюхи смотрели на меня во все глаза. Тот, что отрезал веревку, открыл было рот, хотел заговорить, но, видно, слов не нашел.

– Отнесете ее во дворец? – спросила я. Голос мой ослаб, лицо горело.

Молодой конюх шагнул вперед, будто хотел меня утешить, но потом передумал.

– Отнесем, – пообещал. – Но Тесей…

– Предупредите Ипполита, – сказала я бесстрастно. – Объясните, что отец о нем думает, убедите его бежать.

На лице конюха отпечатался ужас.

– Ипполит на берегу, скачет верхом, – сказал он.

– Где этот берег? – спросила я.

Но прежде чем он ответил, поняла и сама.

– Там, куда Тесей направился.

Юноша стиснул ладони. Он был примерно тех же лет, что Федра, оставленная мною на Крите, – немногим старше.

– Заберите ее тело, – сказала я ему и снова кинулась бежать.

Тяжелые капли дождя уже падали с неба, окрасившегося теперь в болезненный, мертвенно-желтый цвет. Земля затряслась под моими топочущими ногами, скалы исторгли жуткий грохот, когда я выбежала на пустынный песчаный простор под страшными небесами. Вдалеке увидела светловолосую фигуру на коне – огромное животное в испуге неслось вперед, скакало, не слушаясь поводьев, прямо к Тесею, а тот стоял посреди берега, простирая руки к морю.

– Посейдон, могучий отец, – взывал он, перекрикивая ревущие волны. – Отомсти за мою невинную жену, покарай моего внебрачного сына за гнусное преступление, за разврат!

Кипящее море вздулось, будто внемля его молитве. Обезумевший жеребец неистово, пронзительно ржал, колотил копытами в песок и был уже близко – я видела его забрызганную пеной морду и дикий страх в глазах Ипполита, натянувшего вожжи.

– Прекрати, Тесей! – истошно завопила я что было мочи. И почувствовала вкус крови во рту. – Ты не прав, Тесей, не делай этого!

Но я опоздала – охваченный безрассудной жаждой мести, он был уже недосягаем.

В тусклой мгле за спиной юного всадника на перепуганном до смерти коне вздымалась волна – огромная стена зеленой воды. Она обрушилась на них, сбила жеребца с ног. И всадник с конем завертелись в бурлящей толще, замелькали изломанные ноги, руки. Волна докатилась до меня, обдала лодыжки шипящей пеной, такая ошеломляюще холодная. Мощная, она и Тесея опрокинула на землю, но, когда море втянуло волну обратно, он поднялся и сидел теперь, тяжело дыша, на блестящем песке.

Изломанное тело Ипполита, намертво запутавшегося в кожаных шнурах поводьев, лежало на берегу. Тело коня – неподалеку. Под ними расползалось темное пятно.

Тучи расступились, затихла земля – гнев Посейдона истратился.

Лишь несколько часов назад я обнимала Федру. Несгибаемую, неуступчивую, а все же полную жизни и решимости. Что переменилось в ней? И страсть ее, и жизненная сила иссякли в петлях удавки, ею же и затянутой на собственной шее.

Что произошло на самом деле? Поступил ли Ипполит согласно догадкам Тесея, оказавшись не лучше отца, грабителя и обманщика, вечно ищущего поживы? Или просто-напросто отказал ей, как я и предрекала? Что бы ни случилось между ними, вместе с ними и умерло.

Тесей сидел неподвижно, глаз не сводя с искалеченного сына, – так я его и оставила. Слов не осталось, нам больше не о чем было говорить.

Во дворце кипела молчаливая работа. Женщины уже омывали тело сестры, натирали маслами, готовя к погребению. Непролитые слезы жгли глаза, исцарапанное горло пересохло, но я все-таки прохрипела отрывисто, что Ипполит тоже погиб. И опустила голову, чтобы не видеть их лиц. Обняла сына и затряслась от рыданий, дать волю которым никак не могла. Я хотела покинуть дворец, пока Тесей не вернулся, ночевать в Афинах не собиралась.

Не помню, что делала на обратном пути – в подзвездном безмолвии. Хотела лишь поскорей оказаться дома, а еще больше – и вовсе его не покидать. Когда мы причалили к Наксосу, не поднимала головы – не было сил посмотреть в лицо Дионису и увидеть укор или, того хуже, напоминание: предупреждал ведь он, что это путешествие принесет одну лишь беду. Я ощутила родную тяжесть его тела, родной изгиб плеча, прижавшегося к моему, его руку на спине. И все равно не подняла головы. Хотела, чтобы мир стал прежним, каким был до приезда Федры, пока я не знала ничего, совсем ничего.

Он молча шел рядом. Когда Тавропол зашевелился, начал плакать и корчиться – взял его и утешил. Обнимал меня одной рукой, но говорить не вынуждал, пока я наконец сама не обратила к нему лицо.

Таким он был знакомым, не изменился ничуть. Ничего в его глазах не осталось от дикого лесного бога, ни искорки. Только тепло, любовь и заботу я видела в них. Тут слезы и пролились наконец, и мучительные рыдания долго еще сотрясали мое тело и выдавливали воздух из груди.