Полковник Киносян понял, что командарм спрашивает не его, и промолчал.

К утру канонада стала утихать. Правее, в самом городе, стояла тишина.

Вышли покурить и офицеры разведки. Некоторое время стояли молча, слушали ночь.

– Если бы ворвались, то сейчас бы там такой переполох стоял…

– Это точно. Помнишь, как в Верее? Все сразу хлынули.

– Значит, и копытников отбили.

– Завтра наш черёд белый снежок алым кропить…

– Уже сегодня.

– Да, сегодня.

А небо над ними стояло такое же, как и до войны. Ничего в нём не угадывалось особенного. Никакого напряжения или тревоги. Низкие пушистые звёзды причудливыми гирляндами созвездий сияли над белым полем. Так бы и вскочить на лыжи и махнуть по этому вольному пространству хоть туда, хоть в другую сторону…

Воронцов почувствовал привычный толчок в плечо и тут же нажал на спуск ещё раз, стараясь при этом удерживать тот же прицел, – в чёрном глазке намушника плавал, колыхаясь, корпус мотоциклиста головного мотоцикла. Мотоцикл сразу повело в сторону и резко развернуло у самой обочины. На него налетел второй. Но третий сразу отвернул левее и остановился, уткнувшись в снежный отвал. Грузовики тоже остановились. Водитель второго грузовика включил заднюю передачу и, распахнув дверцу и стоя на подножке, лихо погнал свою машину назад, к лесу. Там с той же поспешностью попытался развернуться, но дорога была прочищена слишком узко, и грузовик, упёршись колесом в отвал, забуксовал в снегу.

«Максим» Петра Фёдоровича и два или три ручных пулемёта со стороны дороги застучали навстречу друг другу почти одновременно. Что-то замешкался старик, подумал Воронцов, ожидая, что пулемёт внизу заработает сразу после его спаренного выстрела.

Он расстрелял обойму и спрыгнул вниз. Успел заметить в полусумерках чердака, как кузнец дядя Фрол на четвереньках, бережно придерживая под мышкой винтовку, отполз за печную трубу, встал за ней и прицелился в слуховое окно издали. Пули начали щёлкать по жердям кровли, осыпать щеповую труху. Они ошалело летали по чердаку, жалили всё подряд. И старого солдата, всю жизнь имевшего дело с раскалённым железом, не надо было учить, как спастись от них.

Внизу Пётр Фёдорович на коленях сутулился возле пулемёта. Кто-то из деревенских, тоже пожилой, придерживал ленту.

– А ну, кум Иван, хватай – переносим! – скомандовал Пётр Фёдорович и вскочил на ноги, развернул пулемёт набок и подхватил под низ.

Кум Иван подсунул полы пальто под горячий кожух и, оскалившись и матерясь, то ли оттого, что было горячо, то ли в азарте боя, поднял ствол пулемёта. Они подтащили «максим» к соседней амбразуре. Просунули ствол. Подложили под колёса станка куски досок.

– Длинными! Давай длинными! – закричал ему Воронцов. – Море огня! Надо смести их напором!

«Максим» застучал длинной очередью. Сделал паузу. И снова – длинной-предлинной, для кого-то в целую жизнь…

Немцы между тем высыпали из кузовов, залегли под колёсами и за снежными отвалами, начали отстреливаться. Огонь их с каждой минутой становился всё сильнее, яростнее и согласованнее. За машиной, которую они успели отогнать к лесу, установили несколько лёгких миномётов и начали обстреливать деревню минами.

Воронцов понял: такую дуэль они, засевшие в домах и за кладушками дров, пожалуй, не выдержат. Сейчас проведут пристрелку и начнут прицельно подавлять одну огневую точку за другой. А там атакуют, ворвутся в деревню и начнут очищать дворы.

– Курсант, делай что-то, не то нас скоро побьют! – закричал Пётр Фёдорович.

Воронцов разыскал Губана. Тот лежал за поленницей и прицельно стрелял короткими очередями в сторону дороги. Даст очередь, выглянет. Патроны берёг. Рядом с пулемётчиком никого не было. И Воронцов тут же подумал: боем никто не управляет, каждый предоставлен самому себе, если сейчас кто побежит, остальные ринутся следом. И тогда перебьют всех. Вот тогда уже всё пропало. Слишком удалены одна от другой огневые точки. Каждая действует автономно. Так и будут нас выбивать из миномётов, по одному.

– Михась, не трать патроны. Сколько у тебя дисков?

– Два. Один уже почти пустой. Гоняют, гады, как зайца по кустам. Третью позицию меняю. Две-три очереди – и тут же засекают, минами забрасывают.

– А ты почему один?

– Убило моего второго номера. Мина прямо под ним разорвалась.

– Зайди за дом, быстро заряди диск. Если пустые есть, то заряди и их. И – сразу вон к тем баням. Я буду ждать там.

– Понял.

– Где Савелий?

– Там, дальше, в окопе.

Воронцов побежал вдоль тына. Оттуда доносились редкие винтовочные выстрелы. Несколько пуль стайкой пролетели совсем рядом, зашлёпали по яблоням, осыпая снег желтоватой мороженой древесиной. Видимо, и его уже взяли на мушку. Значит, уже пришли в себя и контролируют каждое движение по своему фронту. Скоро поднимутся в атаку. Или, что ещё хуже, вызовут подкрепление.

Впереди, за штабелем брёвен, прямо под жердями изгороди, был отрыт квадратный, на двоих, окоп. Из него и торчали две головы. Когда подбежал ближе, одна из них повернулась, и Воронцов увидел знакомое, почти родное небритое лицо, стиснутый рот и злые глаза.

– Кудряшов, что у вас с боеприпасами? – спросил Воронцов, спрыгнув в окоп.

Окоп был отрыт основательный. Глубокий. Даже втроём в нём не было тесно.

– Патронов пятьдесят ещё есть. Две гранаты.

– А у тебя, Гавриков?

Вторым в окопе был Гавриков, студент из московских ополченцев.

– И у меня столько же, – ответил тот.

– Стреляет и он, – Кудряшов убрал карабин с бруствера. – Я – патрон, он – патрон. Я за ним слежу. Не сачкует.

– Прекратить огонь. Слушай мой приказ. Сейчас подойдёт Михась. С пулемётом, на лыжах, надо обойти их вон тем полем. Тот край они с дороги не просматривают. И ударить с тыла и во фланг.

– Красиво задумано, – как-то неопределённо согласился Кудряшов, выслушав приказ.

– К дороге особо не выдвигаться, чтобы не попасть под огонь своих. Всё понятно?

В глазах Кудряшова появилось какое-то напряжение. И он сказал, не глядя на Воронцова, а туда, в сторону бань, куда надо было через минуту идти:

– Красиво, говорю, задумана твоя операция. Только сам-то ты с нами пойдёшь? Или как?

– А ты, Кудряшов, что же, решил все мои приказы через своё сито просеивать?

– Ты сперва ответь: с нами? Или тут командовать останешься?

– Вот что, брянский: сейчас пойдём, и ты всё время будешь идти следом. Понял? Моя пуля будет первой. Но если я выживу, прикажу – и на пулемёт полезешь.

Кудряшов усмехнулся. Выражение лица его изменилось.