готовился, уже закончен. Не имело смысла приводить другие доводы, да и вообще с

самого начала глупо было надеяться на ее согласие.

С этого дня Бояркин стал время от времени вздыхать о том, что их квартира слишком

тесна даже для троих, и что если бы вдруг пришлось от чего-то лечиться или, например,

поправляться после аборта, то, наверное, лучше всего на сельских продуктах и на здоровом

воздухе, чего вполне хватает у его родителей в Ковыльном. Да там, кстати говоря, как будто и

гинеколог неплохой, а больница, хоть и маленькая, но обхождение в ней уж, конечно, не

городское.

Наденька сразу поняла немудреную хитрость мужа, но ей в голову пришло другое.

Конечно, после второго ребенка Бояркин уже никуда не денется, но здесь он не даст ей

спокойно родить, он просто замучит своим нытьем. Лучше всего, наверное, переждать

необходимое время на стороне. А еще можно ведь понравиться его родителям, показав им

внука. Наверняка они привяжутся, как это бывает со стариками, и повлияют потом на

Николая. А если все же придется разойтись, то они потом будут всю жизнь напоминать: "Уж

она, бедная, такая хозяйственная, да хорошая была. А эта свистулька, которую ты нашел…"

Съездить стоило, но и оставлять его одного – тоже риск. Наденька стала думать.

Бояркин видел ее сомнения и терпеливо ждал. И вот однажды, придя с работы, он

увидел ее заплаканные глаза, распахнутый шкаф и среди общего беспорядка ровные стопки

пеленок и разноцветных колготок Коляшки.

– Я поеду, – сказала Наденька.

– Когда?

– Хоть сейчас…

– Что же, съездить за билетом?

– Да, съезди.

Деньги были уже наготове. Когда Николай мчался на такси в кассу Аэрофлота, то

чувствовал себя счастливчиком, выигравшим в лотерею. Выигрыш был необыкновенно

крупный – вся его будущая счастливая жизнь, в которой он уж, конечно, не будет так глупо

ошибаться. Но билет удалось купить только на послезавтра. За эти два дня Бояркин извелся –

решение Наденьки висело, казалось ему, на волоске. Николай опасался даже задумываться,

как именно возникло это решение в ее голове, чтобы, не дай бог, каким-нибудь излучениями

своего мозга не заставить ее передумать.

В день отъезда Николай взял отгул на работе, чего не делал даже для свадьбы.

Последние сборы казались бесконечными – не забыли ли голубенькую рубашечку, носовые

платки, леденцы – теперь их в самолетах не дают. Бояркин подозревал, уж не издевательство

ли это перед тем, как посмеяться над самой идеей поездки.

– Коля, – ты его разверни-ка, да подержи, – сказала Наденька уже с порога, – а то он

по пути-то напрудит.

Николай молча повиновался. Развернул одеяло, стянул с сынишки колготки и,

усевшись на стул, стал держать между коленками.

– Ну, давай, Коляха, дуй, а то некогда, – сказал Бояркин.

Ребенок напружинился и пустил крутой, веселый, золотой фонтанчик. Николай

заулыбался, наполняясь нежностью к сынишке, но тут же скрыл эту улыбку.

Наконец вышли. Наденька с сумкой, Бояркин с ребенком на руках. Воздух на улице

показался влажным, весенним. Легковушки с бородами грязных сосулек на бамперах с

шорохом проносились по блестящему асфальту. Николай остался на обочине, а Наденька,

поставив около него сумку, выбежала на дорогу и одним взмахом остановила одно из этих

весенних чудовищ. Таксист оказался седоватым, веселым мужчиной в кожаной куртке.

– Прошу, – с улыбкой сказал он, дотянувшись до ручки задней дверцы, и распахивая

ее.

У таксиста дымилась сигарета, и Бояркин пожалел, что придется испортить

настроение этому хорошему мужику. Но уж лучше было самому предупредить его, иначе,

если ввяжется Наденька, неизвестно, какое направление могут принять дальнейшие события.

– Не курите, пожалуйста, мы с ребенком, – вежливо, как только мог, попросил

Бояркин, едва Наденька уселась рядом.

Водитель разочарованно оглянулся на них, потом, сохраняя достоинство, последний

раз глубоко затянулся и сунул сигарету в пепельницу. Николай готов был пожать ему руку за

то, что он никак не оговорил это.

– У нас там, в Забайкалье, много оригинальных людей, смотри, не перессорься с ними,

– весело предупредил он Наденьку. – На них, главное, не сердиться, а понять. Особенно дядю

Мишу. С виду он грубоват, но человек очень интересный.

И тут Николай засмеялся, вспомнив забавный случай про дядю Мишу. Жена

посмотрела на него с удивлением.

– Знаешь, Наденька, дядя Миша раньше тоже жил в Елкино, а потом, когда отец

перекочевал в Ковыльное, стал приезжать к ним в гости на маленьком красненьком

мотоцикле. И вот как-то раз приехал, и напились они с отцом вусмерть, – Николай заметил,

что к его рассказу прислушивается таксист и заговорил громче. – Потом дядя Миша собрался

ехать домой. Отец уговаривает остаться – тот ни в какую не соглашается. Вышли они в

ограду. Дядя Миша начал разворачивать мотоцикл, да и говорит отцу: "Понимаешь ли ты,

Леха, какая я свинья? Ну, прямо свинья, и все…" – "А что такое?" – спрашивает отец. "Да ведь

когда я поехал, Лена специально вышла за ворота меня проводить. Вышла да и говорит:

"Только не напивайся, пожалуйста… Очень тебя прошу, не напивайся". – До того меня

уговаривала, что даже заплакала. Понимаешь, Леха, даже заплакала". – "Ну, а ты что же?" –

спрашивает отец. Дядя Миша махнул рукой и отвечает: "Да и я тоже всплакнул…"

При последних словах такси как раз останавливалось у светофора, и тормоза сильно

заскрипели.

– Что? Что он сказал? – не вытерпев, переспросил водитель, повернувшись всем

корпусом.

– "И я тоже всплакнул", – повторил Бояркин.

Таксист захохотал, уронив голову на руль. Захохотал и Бояркин, вдруг вспомнив, что

можно хохотать. Коляшке тоже что-то передалось, он попытался прыгать в одеяле.

– И я тоже всплакнул, – сказал таксист, трогая машину с места и, вытирая глаза

заскорузлыми пальцами, – всплакнул, а сам насосался… Нет, не перевелись еще на Руси

юмористы. И, как видно, не переведутся.

Этот вывод их обоих устроил, и они снова захохотали. Наденька даже не улыбнулась.

Бояркин смотрел на ее непроницаемое выражение с все больше наплываюшим, совершенно

лишним сейчас недовольством. Он удивился, что они живут вместе, а он, посылая ее к

родным, инструктирует, как вести себя.

Николай почему-то представлял, что стоит ему проводить жену до аэропорта, как она

тут же улетит. Но рейс задерживали на два часа. Это показалось катастрофой. Бояркин,

возомнив, что Наденька уезжает лишь под воздействием его хитрой политики, стал бояться,

что на два лишних часа запасов его хитрости не хватит. Невольно он начал даже заискивать

перед Наденькой: шустро бегал в буфет за булочками и лимонадом в бумажных стаканчиках,

старательно успокаивал