– у Ивана Ивановича – болел зуб, и все давали ему советы, как

вылечиться.

– Жалко, что тракторного магнето сейчас не найдешь, – сказал миниатюрный и

красивый Цибулевич с голубыми глазами, как анютины глазки. – У меня вот так же однажды

болел зуб, так я что сделал – сунул в дупло два провода и крутанул. Как меня трахнуло! Я

сначала даже не понял – то ли голова отскочила, то ли что… А зуб перестал болеть,

выкрошился потом и выпал.

– Нет уж, за зубами надо просто следить, – сказал рослый и сильный мужчина с

густой короткой бородой, похожий на художника. – Когда я жил в тайге, то все нижние зубы

потерял из-за цинги. Вонища изо рта была такая, что люди со мной даже разговаривать не

могли. Я стал искать средство. Перепробовал много чего. Помог настой ольхи. Я срезал

молодые побеги, кипятил их до первого ключа и потом полоскал. Когда полощешь, этот

настой должен пениться. Старики говорили: пенится, значит, служит. Так остальные зубы и

сохранил.

К бородатому, что бы он ни говорил, прислушивались особенно. Говорил он

неторопливо, и все сказанное подтверждал фактами из своей жизни. В бригаде оказались

разные специалисты, и он свободно разговаривал и с электриком, и с печником, и с токарем,

называя цифры, расчеты, изображая складнем по дощатому столу чертежи. О каждом деле он

говорил, как о своем, не затрудняясь специальными терминами. Больше всего за столом

говорили, конечно, о строительстве.

– Ну, понятно, почему в старину строили крепче, – ответил бородатый на чью-то

реплику. – Строить церковь, например, нельзя было тяп-ляп. Церковь строили навечно для

вечной души. Душа-то не дешево ценилась, потому труд и не считали – сколько его уходит,

столько и хорошо, норм не создавали. Я в прошлом году специально ездил одной церковкой

полюбоваться. Ох, и красавица стоит! Торжественная такая! В селе, между прочим, в

Васильевке. Даже не верится, что одними руками сработана. Приглядывался, я и к кладке. В

нескольких местах кирпичи выветрились, и раствор остался, как соты. Я пробовал

представить, что они имели, когда замешивали, и что думали. Ну, ничего нового я не

придумал. Сейчас все знают правила, как нужно класть или раствор составлять. Ну, там, к

примеру, пускать в ход только звонкий кирпич, воду для раствора брать дождевую, а песок не

речной, а чистый горный, да много чего… Все это мы тоже знаем.

– д-Так какой же д-тогда секрет? д-Почему у них д-крепче д-выходило? – спросил

бригадир.

– А секрет в том, что раньше это соблюдали, а мы теперь не соблюдаем, Мы-то ведь не

для души строим, а для плана. Я попробовал, сложил у себя одну стенку гаража по всем

правилам. Не знаю, сколько простоит. Как ее испытаешь? Прожить бы лет триста, да

посмотреть.

За столом засмеялись. За разговорами бутылки осушались мгновенно. Все лица были

возбуждены, и если не говорил бородатый, то говорили все разом. Дошли, наконец, и до

самой веселой темы – стали с хохотом вспоминать, кто кого когда-нибудь удачно разыграл.

Последнюю историю рассказал Гена – молодой парень с короткими волосами ершом.

Однажды, служа в армии, он налил в сапоги товарищу воды, и в эту же ночь их вдруг

подняли по тревоге. Друг бежал в хлюпающих сапогах, и весь взвод, как говорил Гена,

помирал со смеху.

– Лежал я как-то в больнице, – криво усмехнувшись после Гениного рассказа,

заговорил бородатый, – а рядом со мной одного деда положили с постельным режимом, но

уже на выздоровлении. Добрый такой старик, седой, с морщинами. В первый же день перед

обедом он говорит мне: "Принес бы ты мне, Леша, поесть. Я, видишь, сам-то не могу".

Принес я ему первое, второе, а ложку с вилкой незаметно ему же под матрас сунул.

"Спасибо, тебе Леша, – говорит он, – только бы вот ложку еще". – "Так я же принес

тебе и вилку и ложку", – говорю я. "Нет, ты, видно, забыл". – "Как же я забыл, если все это

видели. Ты сам куда-то спрятал". – "Никуда я не прятал", – говорит он. Я махнул рукой.

"Ладно, я могу и еще раз сходить, но уж за тобой понаблюдаю". В ужин я сделал все точно

так же. Опять он ложку просит, "Не-е -, – говорю я, – тут явно что-то не чисто". А он уж и

сам ничего не поймет. "Да не приносил ты, Леша. Куда я мог деть!"

И вот дня так через два в обед я говорю:

"Нет, дальше так невозможно. Надо обыск делать".

Отворачиваю матрас, а там уже целый склад ложек и вилок.

"Товарищи, – говорю я, – полюбуйтесь – у них в деревне, наверное, на эти

инструменты дефицит…" В палате захохотали. А дед вдруг так обиделся, что даже губы

затряслись.

"Эх вы, – говорит, – да я за всю жизнь иголки-то не своровал". Отвернулся к стенке и

замолчал. И вот тут-то меня проняло. Ведь я же все на зрителей работал, а о нем и не

подумал. Лежу потом и не знаю, что делать. А старик часа через полтора говорит: "Какая же

тут тоска. Лучше бы у себя в деревне лежал. Как сюда привезли, так все и забыли меня. А ить

у меня завтра день рождения. Муторно на душе". – "Подумаешь, день рождения. Мало их у

тебя было", – говорю я – никак не могу с ним по-человечески разговаривать, привык уже

посмеиваться. "Были и другие дни рождения, – согласился он, – но хуже этого не было.

Ну, что тут делать? Пошел я к санитарке, дал ей денег. Попросил пепельницу купить.

Санитарка принесла к вечеру – пепельница была недорогая, но красивая – керамическая, с

переливом. Вроде бы и хорош подарок, но не хватает чего-то. Стал я поздравление в стихах

сочинять. И даже сам не ожидал, что так удачно получится. Переписал на большой лист,

разрисовал – мне все медсестра дала, – пришлось заодно и им какой-то бюллетень

размалевать. В общем, поздравление вышло ничего. Но представил, как все это на тумбочке

будет стоять, и все равно как будто чего-то не хватает. И понял: цветочки нужны, хотя бы

штуки три.

Утром проснулся в пять часов и снова об этом думаю. Вышел на крыльцо. Хорошо

было: прохлада, свежесть, птички свистят, роса на траве. И тишина. В такое время у озер

туман стоит. Сошел я в своих тапочках, сорвал с клумбы три цветочка. Не знаю, во что их

поставить. Спускаюсь в подвал – там бутылки из-под молока. Только взял одну, а сзади кто-