class="p1">Будто тяжесть свалилась с сердца Барнавски, пульс восстановился и вопросы выстроились в логическую нить. Не раздумывая, обратился к архидему:

– Почему вы решили, что я опоздал на полторы минуты? Ведь я ничего не обещал вам.

– Мне – нет, – охотно отозвался Прондопул, – вы обещали своей жене.

– Я? – Голос Барнавски сорвался на фальцет. – Откуда вы можете знать, что я обещал жене?

– Я знаю все, – сказал архидем, и Барнавски почувствовал, что на самом деле это так. – В семнадцать часов тридцать три минуты и двадцать две секунды ваша жена спросила, когда вы будете дома. Вы припоминаете это?

– Да, она спрашивала, – согласился Барнавски, испытывая сильное волнение. – Но я не помню, сколько было времени.

– Это хорошо помню я, Ольгерд Никодимович, – твердо заверил Прондопул. – Напоминаю, что это было в семнадцать часов тридцать три минуты и двадцать две секунды по вашему времени. Вы ответили ей, что в девятнадцать ноль-ноль на пять минут заглянете по делам в ресторан, а через полчаса после этого приедете домой. Однако замечу, вы дважды обманули ее, Ольгерд Никодимович. Во-первых, вы появились в ресторане в девятнадцать часов одну минуту и тридцать секунд, а во-вторых, в девятнадцать часов тридцать пять минут вы никак не попадете домой.

Проницательность Прондопула заставила Барнавски почувствовать сухость и першение в горле. Он захотел сглотнуть слюну, но ее не было. По телу пробежал мороз. Ольгерд кашлянул в кулак, наклонил голову и сконфуженно прохрипел:

– Да, видимо, сегодня мне придется задержаться дольше. – В черепе, как в котле, бурлили мысли, переваривая услышанное, будто архидем подглядывал за ним в щелку или жена распустила язык, где не следовало.

Но еще больше поразили следующие слова Прондопула:

– Вы напрасно подозреваете жену, – сказал тот в ответ на мысли Барнавски. – Она здесь ни при чем. Я сам все знаю.

Барнавски схватил ртом воздух и прожевал его, как кусок сыра, ощущая соль и вязкость.

Прондопул перевел глаза на Пантарчука:

– Из нас троих господин Барнавски никого раньше не видел. Не пытайтесь прежде времени узнать то, для чего еще не наступила пора.

– Не диктуйте мне, Прондопул, – сорвалось с губ Петра, – разберусь без вас. Вы снова вмешиваетесь в чужие дела. Но сейчас мы не в вашей Лаборатории. Не забывайте, совсем недавно вам очень не повезло.

– Везение необходимо вам, потому что вы не свободны, а я существую по другим законам, – хладнокровно придавил Пантарчука архидем. – Вы предсказуемы, привязаны к своим привычкам, и все ваши пути ведут ко мне. Для меня нет чужих дел. И Лаборатории больше нет. Все изменилось, Петр Петрович.

– Теперь вы без помощников?

– Теперь всем нужна моя помощь.

– Избавьте от вашей помощи!

– Не торопитесь отказываться. Такая поспешность может только навредить, Петр Петрович.

Ольгерд вслушивался, но мало что понимал. Однако ему показалось, что обстановка накаляется, и чтобы разрядить ее, он застучал ножом по пустому фужеру, предлагая сидящим за столом хорошее вино. Все повернулись к нему. И Прондопул мгновенно одобрил предложение.

Пантарчук, против воли, согласно закивал. Изо рта вырвались слова удовлетворения, тело мягко расслабилось, а мозг начал заполняться длинной паузой.

У Василия возражения застряли глубоко в горле.

Официант выставил на столе бутылки с дорогими винами.

Барнавски принялся расхваливать, но голос архидема остановил на полуслове:

– Наполняйте бокалы, Ольгерд Никодимович. У меня есть тост.

Рука Ольгерда сама потянулась к бутылке. Странная самостоятельность руки поразила. Он смотрел на нее как на нечто инородное, думая о том, чтобы она не пролила вино на скатерть. Мысли заклинило на этом. И когда одна из капель упала мимо бокала, Барнавски болезненно поморщился.

Бокалы подняли.

Ольгерд, как рачительный хозяин, старался опережать события, при этом все больше испытывал душевный дискомфорт. Ибо глаза Прондопула будто тащили в глубокую черную пропасть, в сырой склеп, в коем не хватало воздуху. Преодолевая себя, он выдавил, смотря в эти глаза:

– У вас был тост. – Договорить он не сумел, язык стал неосязаемым, исчез изо рта.

– За грехи человеческие! – сказал архидем, высоко поднимая бокал с вином. – Только они ведут к истине!

Язык Барнавски вдруг снова ожил:

– Поддерживаю, – выпалил он, хотя совсем не думал о грехах, тем более не мог сообразить, к какой истине ведут грехи человеческие. В голове все смешалось. Он торопливо выпил, видя, что Прондопул не пил, но его бокал стал пустым, и начал мгновенно пьянеть. Успел лишь подумать, что этого не может быть, чтобы он так сразу опьянел, и отключился.

– И какой род занятий, архидем, у вас теперь? – Петр отставил полный фужер, смотря на сине-черный пиджак Прондопула. – Ваши загадки надоели. Скажите, что Василия связывает с этим городком?

– У всего есть свое начало, – туманно ответил архидем.

– Может, я здесь родился? – вытянул шею Василий.

– Позже это место могут назвать местом твоего рождения, – опять неопределенно откликнулся Прондопул. – Все будет зависеть от тебя.

Пантарчук закряхтел, хмуро и шумно завозился, отодвинул стул назад, взял Василия за локоть:

– Хватит пустой болтовни. Нам пора идти, – грузно поднял свое тело из-за стола.

Прондопул не препятствовал.

Барнавски пьяно обмяк, повесил голову на грудь.

Василий кинул последний взгляд на архидема и вышел из-за стола следом за Петром.

Не попрощавшись, они переступили через дверной порог. Никто не видел, как и когда выходил Прондопул, но когда Барнавски минут через десять резко пришел в себя, за столом никого не было. Он вопросительно покрутил головой, окликнул официанта, забросал вопросами о гостях, но не получил вразумительного ответа, потому что официант не помнил никаких гостей.

Ольгерд налил себе фужер и залпом выпил, потом еще и еще, и не почувствовал хмеля. Поразился, понюхал вино: вода водой. Возмущенно отругал официанта, сунул бутылку ему под нос. Тот, к изумлению, поймал сильный запах спиртного. Барнавски окончательно растерялся.

Глава тридцатая

Прогулка

Третий день Пантарчук и Василий находились в этом городе. Ездили, ходили по людным местам, заговаривали с людьми, задавали вопросы, Василий вглядывался в лица и никого не узнавал. Все было втуне.

И все-таки что-то удерживало здесь. Мимолетное, тревожащее. Словно раздваивало. Пятна вспышек в сознании, как отрывки из немого кино. По ночам спал плохо, часто просыпался, смотрел в темный потолок, опять проваливался в сон и снова вздрагивал. Сердце колотило, голова гудела. И так до утра.

Сегодня поднялся рано, сунул голову под душ, оделся и вышел на улицу.

– Пройдусь, – сказал администратору, отдавая ключ. – Подышу.

Ну да, ну да, подумала та, глядя на примятый кончик воротничка фиолетовой рубашки, как будто здесь нельзя подышать. Открыл окно и вот он – сосновый