Из соображений благополучия пансиона (а соответственно и собственной выгоды, разумеется) директриса нередко проводила весьма предусмотрительные замены наставников и учителей. При этом процедуры увольнения неизменно протекали в спокойной, мирной, доброжелательной обстановке. Со стороны мадам Эгер не было бурных эмоций, криков и упреков. Она, как обычно, оставалась приветливой, спокойной и невозмутимой. Уста ее не исторгали ни единого резкого слова, и тем не менее принятым ею решениям всегда сопутствовало их неуклонное претворение в жизнь. Вот так, с обворожительной лучезарной улыбкой, она вполне могла бы недрогнувшей рукою подписать смертный приговор любому, кто посмел бы так или иначе вторгнуться в сферу ее личных интересов.

Мадам неукоснительно следила за образцовым соблюдением установленных порядков пансиона, и горе тому, кто дерзнул бы их нарушить.

Но наиболее интересной фигурой во всем пансионе оказался почтенный супруг мадам — преподаватель французской словесности месье Эгер. Это был невысокий, коренастый мужчина лет под сорок с коротко стриженными черными волосами и мягкими голубыми глазами. Лицо его — бледное, осунувшееся, носило на себе отпечаток меланхолической грусти и имело почти страдальческий вид, невольно ассоциировавшийся в представлении юных пансионерок с маской итальянского Пьеро. И, вместе с тем, правильные черты лица, благородная утонченность и изящество в одежде, изысканные галантные манеры сразу же выдавали в нем истинного француза, каковым он, собственно, и являлся, в отличие от своей досточтимой жены, которая была фламандкой.

Ко всему прочему, месье был умен. Finnesse[33]— вот его сущность.

На уроках месье Эгер всегда показывал себя строгим и требовательным педагогом. Неизменно приветливый и учтивый в иное время, в стенах классной аудитории он моментально перевоплощался в сурового, беспощадного Вершителя Правосудия. Видя досадные промахи своих нерадивых учениц, месье нередко мог вспылить, а подчас и довести иную чувствительную особу до слез. Но с той же легкостью, с какой этот земной Громовержец обрушивал гнев на своих воспитанниц, он смирял негодование и с удовольствием осыпал обиженных им девиц щедротами в виде восхитительного дождя всевозможных сладких карамелек. Похоже, подобные методы обучения доставляли опытному наставнику юных барышень истинное наслаждение.

Уже с начала обучения в пансионе пасторских дочерей наблюдательный Учитель заметил их неординарные способности и, предварительно посоветовавшись со своей женой, решил применить к этим незаурядным ученицам индивидуальный подход. Приняв столь важное решение, месье попросил юных леди остаться после урока и торжественно объявил им о своем намерении.

Главная суть этого намерения заключалась в том, что, вместо того чтобы следовать в обучении барышень Бронте традиционным нормам, требуя от них обычного заучивания грамматических правил (как ему приходилось поступать с прочими пансионерками), он склонен в данном случае прибегнуть к методу, оказавшемуся весьма эффективным в работе со старшими французскими и бельгийскими ученицами. Он станет зачитывать сестрам шедевры прославленных французских авторов, проводить со своими слушательницами аналитическую беседу, указывая им на достоинства и недостатки того или иного творения, а затем месье предложит девушкам, руководствуясь его чуткими наставлениями, самим составить подобное описание, по возможности воспроизводя все оттенки и особенности стиля избранного мастера прозы или поэзии.

Эмили тут же с негодованием отвергла это предложение, заявив, что, приняв такой план, они рискуют утратить оригинальность мыслей и их выражения. Однако упрямый месье Эгер отнюдь не был намерен отступаться от своей идеи и, в конце концов, с помощью всяческих увещеваний Шарлотты ее своевольной сестре пришлось согласиться на это условие и принести свое «оригинальное мышление» в жертву слепому подражательству. Впрочем, уже находясь под благодатной крышей этого роскошного европейского пансиона, Эмили Бронте, в известном смысле, приносила себя в жертву.

И все же эта безмолвно бунтующая Юдифь[34]порою выражала назревавший в ее душе протест в весьма необычной форме.

Так, однажды, как всегда оригинальный в своих затеях, месье Эгер задал пасторским дочерям темой для сочинения небольшое эссе о бабочке с одноименным подзаголовком.

Эмили быстрым небрежным жестом откинула назад спадающие к лицу локоны и, вооружившись пером, с невероятной скоростью заскользила чернильным острием по бумаге:

«Жизнь существует на принципе гибели; каждое существо должно быть беспощадным орудием смерти для других или само оно перестанет жить… вселенная представляется мне гигантской машиной, построенной для производства зла… Точно ангел укоризны, посланный с небес, между деревьями порхала бабочка с большими крыльями, сверкающими золотом и пурпуром… вот символ грядущего мира — как уродливая гусеница есть начало великолепной бабочки, так шар земной есть эмбрион нового неба и новой земли, самая скромная красота которых бесконечно превосходит силы смертного воображения…

Бог — это Бог правосудия и милосердия ».

Конечно, данное эссе — есть не что иное, как стремительно вырвавшийся наружу протест, но протест оптимистичный. Эмили, несомненно, чувствовала себя счастливой, когда писала эти строки — ведь в них сконцентрированы все самые светлые упования нетронутой скверной юной души. Души, воспарившей над повседневной обыденностью и превратившейся в ту самую дивную бабочку — ангела укоризны и символ грядущего мира…

Пока Эмили Бронте была поглощена высокими помыслами об устройстве мироздания, ее старшую сестру занимало нечто более приземленное, имевшее непосредственное отношение к реальной действительности. Шарлотта не на шутку увлеклась месье Эгером. Ей необычайно нравились его глубокий ум, изящные манеры, природная доброта и великодушие. Она легко прощала свойственную ему вспыльчивость, которую в задушевных беседах с Эмили именовала острой приправой к восхитительному изысканному блюду.

Для Шарлотты Бронте месье Эгер был олицетворенным воплощением всех лучших черт, какие ей хотелось видеть в Мужчине Своей Мечты, — подлинного благородства, острого незаурядного ума, решительной, непоколебимой воли, верного, самоотверженного сердца. Ее глубокое уважение и тайное доверие к достопочтенному Учителю крепли с каждым днем. За шесть месяцев обучения Шарлотты Бронте в брюссельском пансионе месье Эгер, сам не зная о том, смог добиться от своей ученицы того, чего так и не достиг милый, несчастный Генри Нассей за несколько лет знакомства с нею. Месье стал пленительным Идеалом Шарлотты, славным Рыцарем Ее Сердца.

Будучи его покорною ученицей, она относилась к нему с неизменной учтивостью и почтением, именуя его при всякой их беседе не иначе, как «Mon maitre»[35]. Это золотое правило оставалось в силе даже в тех случаях, когда, по заведомому взаимному договору, учитель и ученица, что называется, менялись ролями: Шарлотта обучала месье Эгера английскому языку, и эти короткие, невинные встречи доставляли девушке величайшее наслаждение. «Mon maitre» с самым смиренным видом садился за ученическую парту и со всей первозданною жадностью внимал каждому слову своей маленькой суровой наставницы, напряженно ловя каждый ее жест.