— Не знаю, — равнодушно ответила Эмили. — Сказать правду, в ней есть нечто странное. Во всяком случае, мне так показалось. А ты как полагаешь?

— Думаю, ты слишком мнительна, Эмили. Что до странностей, то, вероятно, они присущи каждому живому существу — в той или иной мере, разумеется. Очень может быть, что мадам Эгер составила столь же «лестное» мнение о нас с тобою.

— Что же, — сухо промолвила Эмили, — пусть думает, как ей угодно. Я не стану лезть из кожи вон только для того, чтобы кому-то здесь понравиться.

— Даже самой мадам Эгер? — осторожно переспросила Шарлотта.

— Меньше всего ей. Или ты считаешь, что я намерена заискивать перед этой напыщенной, высокомерной особой и с рабской готовностью исполнять любые ее прихоти?

— Мадам Эгер была очень мила, — возразила Шарлотта. — Я не нашла ни в ее облике и манерах, ни в ее обхождении с нами и тени высокомерия и спеси. Она — сама доброта и любезность.

— Это поначалу. Мадам добивалась нашего расположения — это яснее ясного. Похоже, она хорошо знает свое дело.

— О чем ты? — строго спросила Шарлотта, бросив на сестру открытый взгляд, исполненный затаенного беспокойства.

— В этой женщине есть что-то неприятное, — невозмутимо ответила Эмили. — Полагаю, ты и сама это заметила.

— Ладно, оставим эту тему, — сказала Шарлотта. — Помнится, мадам что-то говорила по поводу уроков французской словесности. Кажется, их будет преподавать ее супруг. Интересно — каков он — месье Эгер?

— Должно быть, почтенный шевалье — в цилиндре, в очках и с тростью, — с сарказмом заметила Эмили. — И, вероятно, столь же напыщенный и заносчивый, как и его любезная супруга.

— Едва ли это справедливо, Эмили. По отношению к ним обоим.

— Что ж, очень скоро нам представится возможность познакомиться с ними ближе. Надеюсь, они превзойдут все твои наилучшие ожидания.

Шарлотта очень рассердилась на Эмили за ее дерзость и более не проронила ни слова, пока они поднимались по узкой винтовой лестнице в жилое помещение в сопровождении пожилой привратницы, встретившей их в carre.

…Теперь обе барышни Бронте были всецело поглощены своими учебными занятиями. Особенно усердствовала Шарлотта. Она была чрезвычайно довольна своим новым местом пребывания. С того самого момента, как в голове ее созрело решение поселиться в Брюсселе, и по сей день ей еще ни разу не пришлось о нем пожалеть. Исступление, стремительно и властно охватившее ее сознание при первой встрече с Брюсселем, похоже, поселилось в нем навеки. Все здесь казалось новым, заманчивым и интересным. Девушка ощущала себя пробудившимся на заре путником, свежему, неискушенному взору которого предстают неведомые дивные горизонты в своем восхитительном первозданном величии.

Иное дело — ее сестра. В силу своеобразных особенностей своей натуры Эмили не могла разделить всех бурных восторгов Шарлотты. Казалось, ее ничуть не прельщали ни блестящие перспективы, несомненно, ожидавшие преуспевающих воспитанниц брюссельского пансиона, ни яркая новизна здешних впечатлений. «Брюссель представляется мне сверкающей стекляшкой добротной шлифовки с золотой огранкой, — как-то призналась она Шарлотте, — тогда как Гаворт есть подлинный бриллиант, пусть даже и оплетенный обыкновенной корою бересты».

В Эмили Бронте парадоксальным образом сочетались, казалось бы, диаметрально противоположные природные свойства: замкнутость, нелюдимость и, вместе с тем, свободолюбие и своеволие.

В Брюсселе разлад в душе Эмили Бронте ощущался особенно остро. Оказавшись вдали от Гаворта с его заповедными вересковыми пустошами, от родных, оставшихся в мрачном доме, ютившемся в суровой провинциальной глуши на вершине взгорья, — словом, от всего, что было для Эмили близко и дорого, — несчастная девушка внезапно почувствовала себя так, словно бы она мгновенно утратила почву под ногами. Даже обретенные ею новые знания в гуманитарных науках, каковые ее сестра Шарлотта почитала бесценнейшим даром Судьбы, а также — самые либеральные условия обучения юных пансионерок, какие только можно себе представить, не могли смягчить душевных мук Эмили. В целом мире она оставалась один на один со своей вселенской скорбью.

Впрочем, Эмили с ее стоической натурой была способна вовремя обуздать свои чувства, подавить и растоптать их буйные порывы, коль скоро того требовал Долг. Для того чтобы овладеть необходимыми навыками и вооружиться надлежащими познаниями, девушке приходилось трудиться самозабвенно, в поте лица. Глядя на нее — всегда строгую, опрятную, олицетворяющую собой само достоинство — никто бы в жизни не догадался, какие усилия она прилагала, чтобы смирить те тайные страсти, что неистово бушевали в ее душе и нещадно травили сознание. Внешне ей всегда удавалось сохранять неизменное спокойствие и невозмутимость, но изнутри ее стремительно пожирало всепоглощающее адское пламя.

В учебе Эмили очень скоро добилась заметных успехов, обнаружив особую склонность к музыке и рисованию. Достигла успехов также и Шарлотта, что, в силу ее весьма солидной предварительной подготовки, далось ей значительно проще, нежели ее менее приспособленной к занятиям сестре.

Шарлотта Бронте, не в пример Эмили, взялась за учебу с огромным рвением, с неутомимой жадностью поглощая стремительный поток всевозможной информации, доставляемый ей не только на уроках в классных аудиториях пансиона, но и благодаря ее дополнительному самообразованию. Самообразование это заключалось, главным образом, в самостоятельном штудировании школьных предметов, а также — в периодических посещениях в приятной компании ее давней подруги, а теперь и соученицы Мэри Тейлор и ее сестры Марты известных исторических мест — старинных бельгийских соборов и картинных галерей.

Помимо того, славные пасторские дочери и мисс Тейлор облюбовали себе прелестное место для прогулок — поистине восхитительный сад с развесистыми фруктовыми деревьями и нежными розовыми кустами. Садовый участок располагайся позади здания пансиона и был идеальным прибежищем юных особ, желающих скоротать досуг после насыщенного учебного дня. Здесь же нередко проводила занятия сама мадам Эгер. Величественно восседая на широкой скамье в центре роскошной беседки, увитой виноградной лозою, она любовно склонялась над своим рукоделием — шитьем для младенца (у супругов Эгер было четверо детей, и теперь мадам ждала пятого), а ученицы покорно рассаживались вокруг своей почтенной наставницы и отвечали ей уроки.

Мадам Эгер оказалась бдительной, здравомыслящей особой. Она словно была рождена для того, чтобы править — и не только пансионом, но и целым миром. Поскольку такая возможность ей предоставлена не была, она употребляла свою неиссякаемую энергию на обустройство своего пансиона, превратив его в кратчайшие сроки в процветающее учебное заведение.

Неизменно руководствуясь велением рассудка, мадам тщательно продумала систему управления пансионом, создав для своих воспитанниц все возможные удобства. Учебой молодых особ не перегружали, уроки планировались так, чтобы ученицы могли усваивать материал с максимальной легкостью. Кормили здесь полезной и сытной пищей. Занятия разумно чередовались с прогулками и развлечениями, благодаря чему барышни оставались здоровыми, веселыми и румяными — чего ж еще желать? Интересы пансиона, так же, как и его репутация, были для мадам Эгер на первом месте, ибо они всецело обеспечивали ее собственную выгоду, на основе которой зиждилась вся ее жизнь.