– Ну вот, это уже на что-то похоже.

Мы прошли в отдельный кабинет у задней стены бара, и Битси, заказав гамбургеры, жареную картошку и бурбон, выжидающе на меня уставилась.

– Мне не стоит говорить об этом, – сказала я.

– Кей-Кей, эти шесть слов я люблю больше всего.

И я все ей рассказала.

Рассказала, как мы, Ив и я, познакомились с Тинкером в «Хотспот» накануне Нового года, как потом шлялись втроем по городу, как обманным путем проникли в кинотеатр «Капитолий», как ходили на представление в «Чернов». Рассказала, как впервые встретилась с Анной Гранден в клубе «21», как она назвалась крестной матерью Тинкера. Рассказала о той ужасной аварии, о том, как Ив понемногу приходила в себя и выздоравливала; и о том вечере, когда я жарила Тинкеру яичницу и мы сидели с ним на кухне, я тоже рассказала, как и о судьбоносном поцелуе у дверей лифта. Рассказала, как провожала их пароход, отплывающий в Европу, и о письме Тинкера, которое он прислал мне из Бриксхэма. Я рассказала Битси, как своим умением вести умные беседы заработала себе новое, более интересное место работы, а заодно и сумела проникнуть в такие «великосветские» круги, где вращаются Дики Вандервайл, Уоллес Уолкотт и она, Битси Хоутон, урожденная Ван Хьюз.

Ну а потом я рассказала ей о том позднем ночном звонке, который раздался в моей квартире вскоре после исчезновения Ив. Рассказала, что волновалась, как школьница, и, едва успев собрать дорожную сумку, поспешила на Пенсильванский вокзал, чтобы успеть на поезд на Монреаль, который и отвез меня туда, где ухает сова, пылают дрова в камине, а тебя угощают консервированной свининой с бобами, разогрев ее прямо над пламенем очага.

Битси сделала последний глоток бурбона и заявила:

– Да это же просто Гранд-Каньон, а не история! В милю глубиной и в две шириной.

Метафора была удачная. Миллион лет социального поведения лишь углубили эту пропасть, и теперь, чтобы достичь ее дна, требовалось навьючить целого мула.

Наверное, я все-таки ожидала, что за этим последует некая доля сестринского сочувствия; а если не сочувствия, то справедливого гнева. Но Битси так и не проявила ни того, ни другого. Подобно приглашенному лектору, она, похоже, была вполне удовлетворена тем, что сумела со смыслом провести этот день. Махнув рукой официанту, она заплатила по счету, и мы вышли на улицу.

Когда мы уже собирались разойтись в разные стороны, я все-таки не удержалась и спросила:

– А что же дальше?..

– А что – дальше?

– Что, по-твоему, мне дальше-то делать?

Она с легким удивлением глянула на меня.

– Как это что? Да продолжай в том же духе!

* * *

До дома я добралась только в шестом часу. Мои соседи, Циммеры, как всегда оттачивали друг на друге свой сарказм. Сидя за ранним ужином, они, словно скульпторы, подражающие Микеланджело, аккуратно и даже с любовью откалывали друг от друга по кусочку, работая молотком.

Я прямо возле холодильника скинула с ног туфли, плеснула в стакан изрядную порцию джина и рухнула в кресло. Пожалуй, то, что я рассказала Битси свою историю, мне помогло даже больше, чем та затрещина, которой я наградила Тинкера. После разговора с Битси я вроде бы вновь обрела некую перспективу и способность анализировать собственные поступки. Мое теперешнее настроение было отчасти сродни тому болезненному восхищению, какое, должно быть, испытывает исследователь-патолог, обнаружив на поверхности собственного тела некое опасное изъязвление.

Есть одна салонная игра, она называется «По дороге в Кент». Кто-то из играющих описывает некую прогулку, которую он совершил по дороге в Кент, и все то, что он видел и слышал в пути: бродячих торговцев, повозки и кареты, вересковые пустоши, жалобные крики козодоя, ветряные мельницы и золотой соверен, нечаянно оброненный аббатом в канаву. Закончив рассказ, он еще раз его повторяет, но не дословно, а опуская некоторые детали и добавляя другие, а также переставляя местами кое-какие описания. Игра, собственно, заключается в том, чтобы определить как можно больше таких изменений в рассказе о путешествии. И вот я, сидя у себя дома, вдруг поняла, что сама с собой играю в некую версию «Дороги в Кент», где дорога – это тот период времени, в течение которого я была знакома с Тинкером: от 31-го декабря прошлого года по сегодняшний день.

В эту игру выигрывает тот, кто обладает не столько памятью, сколько развитой способностью визуализировать устный рассказ. Он как бы представляет себя на месте самого путешественника и по мере того, как разворачивается его рассказ, использует свою способность вообразить то, что путешественник якобы видел, так что, когда тот начинает рассказывать во второй раз, отличия сразу же сами собой бросаются в глаза. Вот и я, начав во второй раз вспоминать события 1938 года и избрав отправной точкой наше знакомство в «Хотспот», постепенно двигалась дальше сквозь пеструю череду событий, которые каждый день дарит жизнь на Манхэттене, и заново рассматривала различные мелкие детали, вскользь брошенные замечания и, казалось бы, не имеющие значения поступки – и все это как бы сквозь призму взаимоотношений Тинкера и Анны. И как же много восхитительных изменений я обнаружила…

Я, например, припомнила тот вечер, когда Тинкер позвонил мне и попросил приехать в «Бересфорд» и посидеть с Ив. Он тогда вернулся домой – якобы из офиса – уже после полуночи, но тщательно причесанный, с дважды выбритыми щеками и в галстуке, по-прежнему завязанном изящным виндзорским узлом. Разумеется, ни в каком офисе он не был! Сразу же после того, как он налил мне тепловатого мартини и с извинениями, чуть ли не пятясь, вышел за дверь, он взял такси и помчался в отель «Плаза», а там, после определенной порции физических усилий, с удовольствием освежился в удобной маленькой ванной в номере Анны.

А когда я в ирландском баре на Седьмой улице случайно столкнулась с Хэнком, весьма неласково отозвавшимся о некой похотливой суке, которая манипулирует Тинкером, он имел в виду вовсе не Ив. С Ив он, возможно, и знаком-то не был. Он говорил об Анне, о ее невидимой руке, приводившей в движение все то, что связано с Тинкером.

И ей-богу, только сейчас до меня дошло, каким коварным партнером оказался Тинкер, когда я приехала к нему в Адирондакские горы – как он был умен и изобретателен, как умел меня удивить, как легко он скрутил меня и вывернул наизнанку, с любопытством копаясь в моей душе. Милостивый боже! Я ведь все-таки не вчера родилась, а все