Ещё оставалось дождаться, какой самый первый гость пожалуетна порог. Если добрый, хозяйственный человек, значит, доброй будет жизньновосёлов. Если же подошлёт злая Морана кого-нибудь никчёмного, разучившегосядомостройничать – не оберёшься беды!

Но об этом уж позаботились Киевы соседи, сами видевшие откузнеца немало добра. Едва взошёл полноликий Месяц, постучался в двери старыйстаринушка, глава многочадной семьи, водивший крепкую дружбу ещё с Киевымотцом. Вошёл в избу, неся дорогой подарок – хлеб-соль:

– С новосельем, кузнец!

В новом доме у Кия родились дети: первенец-сын и ясноокаядочка. Рожала молодая кузнечиха на руках у мужа и опытной бабы, приглашённойтайком, чтобы никто злой не проведал да и не сглазил юную мать. Рожала не вдоме – в бане, ведь рождение, как и смерть, раскрывает ворота междумирами, – незачем этому приключаться, где Люди живут. В доме толькораскрыли дверь, подняли все крышки, отомкнули какие были замки, развязали узлы.А кузнечиха ещё расплела косы, чтобы легче изникало дитя.

Кий заботливо водил жену по бане туда и сюда, к порогу иназад, посолонь, поднимал на полок, поворачивал с левого боку на правый.Успокаивал, держал крепко за руку, пока мучили схватки. И вот наконец раздалсямладенческий ликующий крик, и бабка скормила Кию ложку круто посоленной, да ещёнаперченной каши – слёзы из глаз:

– Кушай, отец-молодец.

Правду молвить, та каша не показалась кузнецу особенногорькой – масляный блин на поминках кажется горше. Любимая жена улыбалась емусквозь усталость и слёзы, и дитя шевелилось у груди. Как весь мир когда-то,впервые ощутивший рядом свою Великую Мать. И не хотелось думать, что дитятковходит под небеса, в которых умерло Солнце и не стало Грозы, вступает на Землю,с которой навсегда пропала Весна.

Сына повили на рукояти отцовского молота, дочку – наверетене, чтобы росли не бездельниками. Спеленали сынка отцовской рубахой,доченьку – материнской. Обоих Кий торжественно показал изваяниям Богов,глядевшим из святого угла, печному Огню, показал растущему Месяцу, приложил кочищенной от снега Земле. Потом снёс к реке и обрызгал водою из полыньи – всёэто затем, чтобы причастить их Вселенной, чтобы добрые очи увидели новых Людей,признали новые души. Все обряды Кий совершил сам: последние Перуновы жрецы ужедавно не спускались с горы Глядень, где когда-то было святилище. А зватьволхвов в вывороченных шубах кузнец не хотел.

Сошлись родня и соседи, принесли роженице угощение на зубок,чтобы хорошо ела и поправлялась, – пирожки, блинчики, всякие домашниелакомства. Потом устроили пир, священную братчину, празднуя продолжение рода.

Сына Кий назвал Светозором, доченьку – Зорей. Следовало быназвать по деду и бабке, но их имена уже носили дети старшего брата, вот иподумалось кузнецу – пусть хоть в именах будут с ними спутники дня, которых этидети, пожалуй, узнают лишь по рассказам…

– А может, всё же увидят? – спросила молодаякузнечиха.

– Может быть, – сказал Кий.

Эти имена звучали лишь дома, на улице детей называлипрозвищами, кличками-оберегами. Незачем стороннему человеку подслушиватьистинные имена, вдруг попадётся недобрый, ещё порчей испортит. Вот почему досего дня Люди редко говорят – я такой-то, чаще иначе: меня зовут…

Как от прадедов заповедано, до семи лет малышам не стригливолос, и бегали они по дому в одних рубашонках, сестрица – без девичьей поневы,братец – без портов, не знаючи не разберёшь, где дочка, где сын. А рубашонки имшили из старых родительских, чтобы родительская одежда оберегала дитя.Вырастут, наберутся силёнок, возмогут сами за себя постоять – тогда уж и станутносить сшитое из новины.

Но вот Кий в первый раз посадил сынка на коня, приобщая кмужскому занятию, и тогда же обрезал ему отросшие русые кудри:

– Постригайся, Светозор Киевич, с ребячьего стану да вмужскую славу!

Начал сын помогать ему в ремесле, покамест наполовину играя.Присматривался, делал что мог. Потом Кий привёл Светозора в мужской дом своегоплемени, туда, где его самого научили когда-то чтить светлых Богов. А теперьуже сын внимательно слушал, как новорожденный мир покоился на коленях ВеликойМатери Живы, о славных делах троих могучих Сварожичей – Даждьбога-Солнца,Перуна, Огня… И о Змее, конечно. Змею Волосу молились теперь все, а о Грозе иСолнце если припоминали, то уже наполовину не веря, особенно молодёжь: было, небыло ли, чего только старые старцы не наплетут… Кое-кто и посмеивался надлюбопытным сынишкой кузнеца, а тот всё приставал к отцу:

– Какой он был, Даждьбог? А Бог Грозы? Расскажи проСварожичей!

Кий уводил его в кузницу и рассказывал там, под лязг молотаи шипение искр. Многим молившимся Волосу нынче не нравилось, когда поминалисгинувших сыновей Неба.

– Не слушай их, – говорил сыну кузнец. – Онисами стали, как Змей. Только и чтут прошлого, что в свою куцую память легло!

Так мужал Киевич и наконец принял Посвящение: в мужском домеумер Светозор-мальчик, родился совсем новый Светозор – юный мужчина, признанныйусопшими предками, в самом деле принятый в род. Вышел под ясный Месяц одетыйпо-мужски, в штанах и с оружием, кованным в отеческой кузне, со знаками рода,вколотыми в живое тело острой иглой, намазанной жгучими зельями! Видный пареньбыл, в отцовскую стать, в материнскую красу – чего доброго, скоро надевок-славниц станет поглядывать, невесту найдёт, дедом сделает Кия…

Дочка, Зоренька, тоже даром времени не теряла. В тот год,когда братец посажен был на коня, выпряла она из очёсов шерсти свою самуюпервую нить. Половину той пряжи заботливая кузнечиха немедля припрятала – ещёсгодится дитятко опоясать, когда повзрослеет и заневестится, дождётся сватов.Другую половину – сожгла и велела дочке вдохнуть дым, а золу выпить с водицейпод приговор:

– Будешь пряхой хорошей!

Стала Зоря ходить в женский дом, на девичьи посиделки, цепкозапоминать старинные песни, перенимать рукоделие и стряпню. Занялась, как вседевки, ткать и вышивать себе приданое – замуж выйдет, там некогда будет. Запрялкой, сказывали, её мало кто обгонял. И вот наконец совсем повзрослела,стала из девочки девушкой. Опять собралась родня, взобралась Зоря на лавку истала похаживать вдоль стены туда и сюда, а мать пошла следом, развёртываяшерстяную клетчатую понёву:

– Вскочи, дитятко!

– Хочу вскочу, не хочу не вскочу, – отвечала Зорягордо, как заповедано. Вздевшая понёву становится славницей, невестой навыданье. Как не показать своему роду – мол, век просидела бы в родительскомдоме, никуда своей волюшкой не пойду!

Но вот обернули поверх вышитой рубахи понёву, завязалитканый пёстренький поясок… Выросла дочка!

Вот уже тридцать лет и три года не видели Люди солнечноговосхода, тридцать лет и три года не наступала весна. Люди позабыли вкус хлеба,забыли, как прикасается к телу льняная и конопляная ткань. Пряли шерсть,выделывали звериные шкуры, кормились охотой. Медведи просыпались в берлогах ибродили по заметенным снегом лесам, тощие, страшные, свирепые. Иногда ониловили девок и баб, но не ели – утаскивали в берлогу жить. Рождались сыновья,не то Люди, не то медведи. Если превозмогало звериное, делались оборотнями.Если людское – выводили мать обратно к родне, сами тешились молодечеством.Прозывали их кого Медвежьи Ушки, кого просто Медведкович, и по сей день про нихрассказов не счесть.