Было дело ещё до великой зимы, в те баснословные времена,когда леса и поля зеленели. Отправился раз на охоту Киев отец и взял с собойсыновей. Забрели они тогда далеко и уже в темноте натолкнулись на леснуюизбушку-зимовьюшку, кем-то добрым построенную нарочно для таких прохожих гостей.Неразумные отроки обрадовались нежданному крову и хотели сразу войти, усестьсяна лавки, но отец удержал:

– Погодите-ка. Сперва попроситесь!

– Зачем? У кого? – не поняли те. Мудрый отец тогдаснял шапку и поклонился зимовьюшке:

– Пусти, хозяин ласковый, ночевать.

– Пусти, – откликнулись сыновья. И только тогдаотворили дверь, растеплили давно погасший очаг, сели вечерять. Да не забыли отсвоей вечери отложить по куску: Огню в очаге и тому неведомому хозяину, укоторого испрашивали разрешения ночевать.

Кий помнил: когда легли спать и стало темно, долетел изпечного угла шорох, потом лёгонький топоток по полу, ни дать ни взять дитямалое пробежало. И наконец кто-то зачавкал едой, и Кий явственно расслышал:

– Вкусный хлебушко у них, пропечённый! И сало хорошее!И леваш ничего, черничный!

Кию, совсем мальчишке тогда, сделалось страшно: понял, чтоэто был сам хозяин, дух избы – Домовой. Так вот у кого просился отец! Впрочем,шорох быстро затих, и усталый Кий крепко заснул. Но в глухую полночь плотноприкрытая дверь вдруг распахнулась со стуком, и внутрь ворвался холодный, сыройветер.

– Ага! – сказал совсем другой голос, не тот, чтопохваливал угощение. – Да у тебя Люди тут! Сейчас будем душить!

И точно – стояла уже на пороге какая-то тень, бесформенная,но с двумя когтистыми лапами, и неживой зеленью отсвечивали глаза. У Кия отстраха ссохлось во рту, не смел закричать. Но пришлецу заступил дорогу лохматыйбеленький старичок, выскочивший из угла:

– Нет, не будешь ты никого здесь душить. Не у тебяспрашивались, не ты и возьмёшь.

Схватились, пошла потасовка! Возились, пыхтели – кто когопревозможет, кто кого выбросит вон. Отец Кия вскочил с лавки, принялся помогатьпомелом. Кто был тот страшный пришлец? Другой Домовой, брошенный на развалинахстарой избы и озлобившийся на Людей? Не ведомо никому. Долго длилась возня, нохозяин его всё-таки вытолкал. Одолел. И стало тихо в доме.

Сама собою плотно прикрылась дверь, и уже сквозь сон Кийощутил, как кто-то поправил на нём волчье тёплое одеяло, погладил по голове мягкой-мягкойладонью…

Утром отец с сыновьями нарубили дров взамен тех, что сожглинакануне. Припёрли колышком дверь, чтобы дождь не лился через порог.Поклонились гостеприимной зимовьюшке:

– Благодарствуй, хозяин ласковый, за ночлег.

Маленький старичок с лицом, до глаз заросшим белымиволосами, им больше не показался. Но Кий, обернувшись через плечо, увидал накрылечке какую-то пушистую зверюшку: кошку не кошку, белку не белку, зайца незайца… Сидела зверюшка, смотрела им вслед и даже лапкой вроде помахивала:заходите, мол, вдругорядь. Худо жить в доме без Домового, а и ворчуну Домовомуневесело без Людей…

Вот таков норовом Домовой. Не уважишь его – того гляди,начнёт коней заезжать, корову выдаивать по ночам. А может и за хозяевприняться. Станет пугать, наваливаться на спящих, может вовсе выжить из дому.Но коли ты к нему с лаской и угощением, и он к тебе с тем же. Поможет хозяйкесыскать завалившуюся куда-то иголку, выходить новорожденных ягнят, даже пожарпотушить. А то тряхнёт уснувшего за плечо:

– Вставай-ка, новая корова со двора убежала…

Может, конечно, и невзлюбить какое животное, начать обижать.Но тут уж и человеку смётка не в грех. Увидел, что Домовой кошку оземьметнул, – тотчас же оговори его, усовести:

– Зачем бьёшь? Без кошки что за изба? Эх ты, хозяин!

И не бывало, чтобы не понял. Оттого зовут ещё Домового –дедушка-суседушка. Обликом он чаще всего схож с самим хозяином дома, только малростом и весь в шерсти. Он родич Дворовому, Овиннику, Баннику, но добрее их всех,ведь он к Людям всех ближе, в самом жилом месте живёт, под печкой в избе.Овинник из овина – тоже свой, но всё же подальше. А Банник и вовсе дикимбывает, ведь баня ставится чаще всего за пределом двора, где-нибудь на бережку.Ещё шаг, и вода с её Водяным, поле с его Полевиком, лес с его Лешим – совсем необжитые, чужие места!

Случалось, примученный Банником человек бежал в чём матьродила мимо овина и звал на бегу:

– Овинник, батюшка, заступись!..

И Овинник выскакивал на подмогу. Но бывало, и сам пакоститьначинал. И уж нету хуже несчастья, чем прогневить Домового, поссориться с ним…

Если бы прежний дом Кия остался целым и населённым, если быпросто отделилась, как это бывает, молодая семья от отеческой – при закладкеновой избы отрубили бы голову петуху, чтобы не только умилостивить древесныедуши, но и населить избу новорожденным Домовым. Однако от прежнего жилищаосталась лишь груда брёвен, прогоревших насквозь, и слышали Люди, каксирота-Домовой обходил застывшие угли, вздыхая и горестно бормоча. Минует время– совсем страшно станет мимо ходить. Решил Кий пригласить Домового к себе вновый дом жить. Но прежде проверил, доброй ли получилась изба,удовольствовалась ли конским черепом и угощением, не потребует ли ещёподношений, чьей-нибудь головы.

На первую ночь в доме заперли курицу с петухом. Утром, когдавзошёл Месяц, петух из-за двери приветствовал его радостным криком. Никто нетронул его, не придушил, не обидел. На вторую ночь пустили через порог кота скошкой и поутру обрели обоих живыми. Потом в доме ночевал поросёнок, за нимовечка, тёлка и конь – тот самый белый жеребец, указавший доброе место. И лишьна седьмую ночь вошёл в избу хозяин-кузнец с огнём для печи и с тестом вквашне, чтобы сытно жилось.

Он ещё обошёл своё прежнее жилище посолонь, волоча хлебнуюлопату, показал посоленную краюшку и трижды позвал:

– Дедушка Домовой! Выходи, поедем домой!

После третьего раза лопата отяжелела в руке.

Кий осторожно тащил её по сугробам до нового крылечка – непередумал бы Домовой, не убежал бы назад на развалины. Но нет, мохнатко сиделсмирнёхонько, держался за черенок, только сопел. Кий торжественно внёс его визбу:

– Поди, дедушка-суседушка, с женой, с малыми ребятами,в новый сруб, в новый дом да к прежним Людям, к старой скотинушке!

Положил Домовому в подпол хлеба, горячей каши, ковшичекмёду. Раскрыл дверь, бросил в избу свёрнутую верёвку и вошёл, держась за неё.Так, говорят, иные влезали прежде на Небо, в новый неведомый мир. Снаруживзялась за верёвку жена, Кий втянул внутрь и её. И вот затеплили в новой печиживое новое пламя, добытое трением, как и Боги некогда поступили, уряжаяВселенную. Дрова горели ровно и ясно, новенький горшок, впервые доверенныйОгню, не растрескался, уцелел. И когда посадили выпекаться хлебы в хлебнуюпечь, у всех макушечки наклонились вовнутрь, а не наружу, пообещали Киеву домуприбыток и счастье, потому что жил он по Правде, в ладу с Огнём, Землёй иВодой.