Пусть самолет подождет, и его цель – тоже. Пусть уходит больи спадает возбуждение. В другое время и при других обстоятельствах он нашел быРоуан неотразимой. Но сейчас она воплощала в себе нечто гораздо большее, чемнаслаждение, страсть, загадочность и неукротимый огонь. В его восприятии онауподобилась божеству, в котором Майкл отчаянно нуждался.

Какое-то время спустя Майкл почувствовал, как егонеотвратимо потянуло провалиться в сон. Он рывком сел на постели и кое-каксдернул с себя остатки одежды, потом лег, совершенно обнаженный, если несчитать перчаток, рядом с Роуан и прижался к ней всем телом, с восторгом вдыхаяее восхитительный запах. Она в ответ сонно вздохнула, и этот вздох был сродниласковому поцелую.

– Роуан… – прошептал он.

Да, он знал ее и знал о ней все.

Они были внизу. Они звали: «Просыпайся, Майкл, спускайсявниз». Они разожгли большой огонь в камине. Или огонь был вокруг них, похожийна лесной пожар? Майклу показалось, что он слышит грохот барабанов. Что это –неясный сон или воспоминание о шествии гильдии Комуса в тот далекий зимний вечер?Воспоминание о неистовом, наводящем ужас ритме оркестров и о факелах,мелькающих меж дубовых ветвей. Они были там, внизу, и от него требовалось всеголишь встать и спуститься. Но впервые с того момента, как они покинули его,впервые за все долгие недели он не хотел их видеть, не хотел вспоминать.

Майкл сел на постели, вглядываясь в блеклое, белесоеутреннее небо. По телу струился пот, сердце колотилось.

Раннее утро. До восхода солнца еще слишком далеко. Он взялсо столика очки и надел их.

В доме ничего не происходило. Не было ни барабанов, низапаха дыма. И не было никого, кроме них двоих… Но и Роуан уже не лежала рядомс ним в постели. Он слышал поскрипывание балок и свай, но звуки эти быливызваны биением о берег волн. Чуть позже возник новый звук – низкий,вибрирующий. Майкл догадался, что это пришвартованная у пирса яхта ударяется оего стенку. Призрачный левиафан словно напоминал о своем существовании, говоря:«Я здесь, здесь».

Майкл посидел на постели еще некоторое время, оглядываясьвокруг, изучая спартанскую обстановку спальни. Все было добротно сделано, изтого же первосортного тонковолокнистого дерева, что и мебель внизу.Чувствовалось, что владельцам дома нравились деревянные вещи, превосходногармонировавшие между собой, – в отсутствии вкуса их явно не обвинишь. Всяобстановка комнаты – кровать, письменный стол, стулья – была невысокой, дабыничто не мешало наслаждаться видом, открывающимся из огромного, от пола досамого потолка, окна.

Однако ноздри Майкла все же уловили запах дыма, а минутой позжеон услышал и потрескивание огня. Ему был приготовлен халат – уютный, из плотнойбелой махровой ткани, именно такой, какие ему нравились больше всего.

Набросив халат, Майкл спустился вниз, разыскивая Роуан.

Действительно, в камине ярко пылал огонь. Но созданий,порожденных его сном, возле него не было. Роуан в одиночестве сидела накаминной скамье, скрестив ноги. Ее стройное тело тонуло в складках почти такогоже, как на Майкле, халата. И все же он отчетливо видел, что плечи еевздрагивают, – она снова плакала.

– Прости меня, Майкл. Мне правда очень жаль, –донесся до него низкий бархатный шепот.

По изможденному, осунувшемуся лицу тянулись дорожки от слез.

– Милая, ну зачем же ты так говоришь? – Он селрядом и обнял ее. – О чем ты можешь жалеть?

Слова хлынули из нее потоком. Она говорила так торопливо исбивчиво, что Майкл едва улавливал смысл… Ей жаль, что она обрушила на негосвои непомерные требования, что так хотела быть с ним, что последние несколькомесяцев были самыми скверными в ее жизни, когда одиночество сделалось почтинепереносимым…

Майкл снова и снова целовал ее щеку.

– Я рад, что сижу сейчас рядом с тобой, – сказалон. – Я хочу быть здесь, и мне не надо никакого другого места в мире…

Он умолк, вспомнив о самолете на Новый Орлеан. Ладно, самолетподождет. С трудом подбирая слова, запинаясь, он попытался объяснить Роуан, чтов доме на Либерти-стрит чувствовал себя словно в западне.

– Я не пришла раньше, потому что была уверена: всеименно так и произойдет, – сказала она. – Ты был прав. Я хотела знать,хотела, чтобы ты коснулся моей руки, чтобы дотронулся до кухонного пола, где онумер. Я хотела… Видишь, я совсем не такая, какой кажусь.

– Я знаю, какая ты, – ответил он. – Оченьсильная личность, для которой невыносимо признаться в малейшей слабости.

Роуан молча кивнула.

– Если бы только это, – прошептала она, и слезывновь хлынули из ее глаз.

Она высвободилась из рук Майкла и босиком принялась меритьшагами комнату, не обращая внимания на холод, исходящий от почти ледяного пола.И опять слова полились с громадной скоростью – поток длинных, точно построенныхфраз, заставивший Майкла напряженно вслушиваться в попытке до конца понять сутьмонолога. Манящая красота ее голоса завораживала.

Ее удочерили, когда ей был всего один день от роду, и сразуже увезли от матери. Кстати, известно ли ему, что она родилась в Новом Орлеане?Она писала об этом в письме, которое Майкл так и не получил. Да, конечно, ондолжен это знать, ибо тогда, на палубе, едва открыв глаза, он схватил ее заруку и крепко держал, никак не желая отпускать. Возможно, среди множестваобразов в его мозгу возникла на миг и какая-то безумная мысль о связи междуРоуан и Новым Орлеаном. И тем не менее правда состоит в том, что вдействительности она никогда не видела родного города. От нее скрыли даже имяее настоящей матери.

А известно ли ему, что в сейфе за картиной, вон там, удвери, хранится некий документ: обещание, подписанное ею и гласящее, что онаникогда не вернется в Новый Орлеан, не станет даже пытаться разузнать хотьчто-нибудь о своих настоящих родителях? Прошлое вырвано с корнем. Перерезано,точно пуповина, и ей никоим образом не восстановить того, что было уничтожено.Но в последнее время ее не покидают мысли о прошлом, о жуткой черной бездненеведения и о том, что ее приемные родители, Элли и Грэм, ушли навсегда, абумага по-прежнему лежит в сейфе. А еще она вновь и вновь возвращается в памятик тому дню, когда умерла Элли. Почему даже на пороге смерти та заставила Роуаннесколько раз повторить данное когда-то обещание?

Они увезли ее из Нового Орлеана шестичасовым рейсом в день,когда она появилась на свет, а потом многие годы твердили, что она родилась вЛос-Анджелесе. Так записано и в ее свидетельстве о рождении – обычная ложь,которую в изобилии стряпают для приемных детей. Элли и Грэм все уши прожужжалией о маленькой квартирке в Западном Голливуде и о том, как счастливы они были,когда привезли ее туда.