Дойл только слышал про черных людей — но никогда их не видел.

— Чужеземец пришел из Остеррада, а до того обошел половину мира. Он шел из Эмира, долгий путь лишил его прежних сил. Он просил о приюте. Отец рассвирепел и решил прогнать его, но в этот момент моя мать упала без чувств — она страдала обмороками. Чужеземец, отбросив свой посох, кинулся к ней и мгновенно привел в чувство. Мать потребовала, чтобы ему дали переночевать — и с тех пор он уже не покидал нас. Он назвался Джамиллем, лекарем из Эмира. В благодарность за кров и хлеб он начал лечить господ и слуг, не брезговал пойти к рожающей кобыле или перевязать охромевшую охотничью собаку. Отец доверил ему библиотеку — небольшое собрание старых никому ненужных книг, и он трясся над ними как над величайшими сокровищами. Нас у отца было трое — я и двое моих братьев. И мы полюбили Джамилля за теплую улыбку, за яблоки, которые всегда у него были для нас, и, конечно, за сказки. Никогда в жизни, Торден, я не встречала человека, так любившего свою родину, как Джамилль. Эмир изгнал его из своих земель — но навсегда остался в его сердце как край мудрости, чудес и солнечного света. Когда он рассказывал нам сказки, его глаза туманились, а если начинал говорить о дворцах шахов и великолепных кипарисовых рощах, то его глаза увлажнялись.

Глаза Эльзы тоже блеснули чем-то, похожим на слезы, но голос не дрогнул. Она продолжала:

— Мне минуло шесть, как однажды я испугалась тени в комнате — и взглядом подожгла балдахин кровати. Это увидела моя няня, в ужасе она бросилась бежать — но повстречала на дороге Джамилля. Я не знаю, что он сказал ей — но няня вернулась и больше не пугалась моей магии, напротив, стала помогать мне скрывать ее. А Джамилль стал меня учить. Он сам мог немного, но знал достаточно. Я читала выбранные им книги, наизусть заучивала длинные заклинания на разных языках и училась отвечать за свою магию. Он сравнивал ее с мечом, которым можно защитить невиновного и покарать злодея или же устроить множество бесчинств, неся кровь и смерть.

— Магия никогда не сравнится с благородной сталью! — прошептал Дойл. — Как можно…

— Милорд, не прерывайте меня. Мне непросто дается рассказ, — и Дойл замолчал. — Беда пришла в наш дом внезапно — умер отец. Старшему брату не было и пятнадцати, мне едва минуло тринадцать — мы остались беззащитны, мать стала бояться за наши земли и за наши жизни. Риенс не был лакомым кусочком, но в округе было немало лордов, желавших присоединить к своим землям еще немного пусть бедной, пусть пограничной, но земли. Если бы на нас напали, братья неминуемо погибли бы, а я оказалась бы женой, если не рабыней, захватчика. Моя магия тогда была слишком слаба, я не могла положиться на нее. Визит лорда Харроу, старого знакомого отца, стал для нас всех благом, — по лицу Эльзы прошла тень, что бы она ни вспомнила, это были болезненные воспоминания. — Он прожил у нас две недели, по истечении которых в присутствии матери и братьев попросил моей руки. Он был старше меня на сорок лет, я боялась его, но понимала, что выбора мне никто не оставляет. Я согласилась, но попросила (клянусь, я готова была ради этого встать на колени!), чтобы мой лекарь Джамилль поехал со мной. Будь Джамилль молод и хорош собой, я получила бы отказ, но черный морщинистый старик не вызвал у лорда Харроу никаких возражений. Свадьбу играли в нашем доме — пышную и непристойную. Накануне я плакала, а моя няня, Мила, все обнимала меня, утешала, говорила какие-то добрые, но бесполезные слова. Зато Джамилль не утешал и не жалел — в его мире подобные браки не редкость. Он дал мне две травы и сказал: «Вот беллина желтая, тщательно прожуй ее с утра, если хочешь понести с первой ночи. А это — волчина ягодная, съешь перед тем, как пойдешь в опочивальню — и можешь не опасаться бремени». Я съела волчину, а беллину выбросила в окно — все во мне протестовало против того, чтобы зачать от лорда Харроу, и я была благодарна Джамиллю за этот свадебный подарок.

Дойл стиснул руки в кулаки — его тошнило от мысли о том, что кто-то касался его Эльзы, что она принадлежала другому, выгибалась в чужих руках так же, как в его. Это было безумие. Никогда он не думал об этом — или же не позволял себе думать. Она была его женой — и все. Лорда Харроу словно не существовало. Но он был, он оживал сейчас в ее воспоминаниях и неторопливо падающих словах.

— Нас провожали в спальню огромной толпой, рыцари выкрикивали пожелания, которые я могла понять лишь на половину, и то — благодаря «Анатомикону», который стащила как-то у Джамилля без спросу. Знаешь… — она опустила глаза, — прошло немного лет, но я совершенно не помню лица человека, который шесть лет был моим супругом. Зато я вряд ли сумею забыть первую ночь, — ее глаза потемнели, губы побледнели, но она не остановилась, — я дрожала от холода в свадебном платье, а когда мой муж начал раздевать меня, без грубости, но и без нежности, задрожала от страха. Я однажды приносила жертву — петуха — ради того, чтобы привлечь дождь на сохнувшие поля, и в тот момент в спальне сама себе напомнила жертву. Он разложил меня на постели как на алтарном камне, его лицо не было ни приветливо, ни ласково, на нем была какая-то странная сосредоточенность. Когда он разделся, за окном поднялся ураганный ветер, от которого завыли и заскрипели деревья. Когда он провел рукой по моему телу, загрохотал гром, такой сильный и так близко, что я едва сдержала крик ужаса. А когда он проник в мою плоть, забирая мою девственность и проливая кровь, ударила молния. Я видела через приоткрытое окно ее всполох. И когда вспышка исчезла, я ожила. До сих пор магия была для меня инструментом, но в этот момент потекла кровью по венам, заструилась к кончикам пальцев от сердца, заставила смеяться от безудержного счастья, — она рассмеялась и сейчас, только не весело и не счастливо.

Дойл тоже дрожал. В ее рассказе было что-то жуткое, но притягательное, манящее.

— Я проснулась той же, но немного другой. Мне больше не было холодно. Новая радость согревала меня. Муж выглядел счастливым и довольным, и я улыбалась ему, чтобы хоть с кем-то поделиться своим счастьем. Мы в тот же день выехали в Харроу, а когда прибыли и разошлись по подготовленным комнатам, ко мне вошел Джамилль и опустился передо мной на колени. На его лице было написано благоговение и восторг. Он взял мою руку и сказал слова, которые удивили меня: «А ведь я не узнал тебя, маленькая королева».

Дойл вспомнил ведьму с площади, которая кричала, что придет истинная королева. Нельзя было сомневаться в том, кого она имела в виду. Истинная королева — ведьма, опасная для спокойствия государя и государства.

— Я не поняла его слов и даже возмутилась им. Он принес мне эмирскую рукопись о сотворении мира и оставил читать ее в одиночестве. Тогда я читала по-эмирски еще не слишком свободно, но рукопись была небольшая, это был отрывок из Святейшей книги. Разреши, я расскажу тебе его сейчас? — она не ждала ответа и, закрыв глаза, как будто начала читать незримую книгу и глубины своей души: — И создал Всевышний земную твердь, а на ней — все живое и неживое, и птиц, и зверей, и рыб, и деревья, и травы. И уколол себе палец, и обронил каплю крови, из которой вышел мужчина. Всевышний вручил ему стальной крепкий меч и сказал: «Береги творение мое от всякого зла», и стал мужчина защитником земли. Но одиноко было мужчине, он тосковал. Всевышний почувствовал его тоску — и по его щекам потекли слезы. Одна слеза упала на землю, и из нее вышла женщина. И Всевышний дал ей магию и сказал: «Неси творению моему добро и процветание». А потом сказал мужчине и женщине: «Будьте едины и множьте род людской».