И сейчас, сидя у валуна, он старался сопротивляться сну, тянул эту детскую мысль — воспоминание. Что же всё-таки было тогда? Куда исчезал его отец? Может, тоже растворялся, как эти птицы? Налетевший, словно ветер, утренний сон переворошил думы о прошлом и загадочном, принёс ему его новое, настоящее, увиденное вечером: выразительные глаза и длинные пушистые ресницы. И будто её шёпот был рядом:

— Теперь не исчезну…

А заря от реки поднималась всё выше. И наконец достигла высоты крутого берега, прошла по поляне, окрашивая травянистую землю в золотисто-розовый, потом достигла валуна и уснувшего детским сном Ворона. И еще через несколько минут и берег, и валун, и сам Ворон растворились, канули в розовом ветре солнца. Ворон уже не слышал, как шлёпнулись снова в реку потревоженные утки, словно выпавшие из зари, закрякали на разные голоса, купаясь в прохладной воде. Не слышал, как кричал его Винт с водителем, бросившиеся на поиски. Он крепко спал, хмурясь во сне, оставшись наедине с огромным миром сновидений, исчезнув на несколько минут в утренней заре от глаз реальности.

Профессор этнографии Вековой после исчезновения сына забросил монографию, над которой сидел около двух лет, отменил свои лекции в университете. Сначала старался найти Вадика в одиночку, обошёл и обзвонил всех его друзей. Но с каждой встречей и звонком стал понимать больше и больше, что с друзьями сын в последний год почти не общался, вел замкнутый образ жизни, и друзей, а тем более родителей не посвящал в свои тайны. А тайны, по-видимому, были.

В комнате Вадика он обнаружил в столе много дешёвой литературы о магии, листы бумаги с каббалистическими знаками и колонками чисел, всевозможные амулеты и даже старый шаманский бубен, испещренный почти выцветшими рисунками. Кто и когда снабдил сына этим добром — к своему великому стыду, он не знал. Мать почти год уже находилась в научной командировке на раскопках древнего городища где-то под Херсоном. Чтобы не тревожить жену, не стал ей ничего сообщать, пока сам что-нибудь не выяснит. Все известные секты, которые были в городе, тайные и работающие легально, он обошёл, только никто не видел его сына. Версию похищения Вековой в расчёт не брал: похищают, чтобы потом требовать выкуп, а за две недели исчезновения Вадика не было ни звонков, ни писем. Тогда он обратился в местное РОВД, где его сначала пожурили за то, что потянул время, но заявление приняли. И через несколько дней фотографии уже украшали стенды «Их разыскивает милиция». Почти каждый день он ходил в милицию, но там никаких новостей не было.

И вот сегодня ночью, разбирая тетради и книги по чертовщине в комнате сына, впервые понял, что у него в руках есть маленькая ниточка, за которую следует потихоньку тянуть. В записях сына обнаружил, что тот вдруг заинтересовался материалом, над которым он работал одно время. Досадуя на себя — как он в первый раз не придал этому значения, ведь он же видел уже эти записи! — кинулся в свой кабинет.

В огромном шкафу из морёного дуба у него хранился архив, которым в последние годы он редко пользовался. Вспоминая, где может храниться интересующий материал, он перебирал тяжёлые папки. Здесь были собраны все документы его научных экспедиций. И вдруг он обнаружил, что некоторые папки развязаны, а документы лежат не в хронологическом порядке, как он всегда их раскладывал, а иногда даже вниз головой. Поняв, что или сын, или ещё кто покопался в его бумагах, Вековой не стал искать то, что пропало, если вообще пропало, а решил проследить по вскрытым папкам, что хотели найти.

На улице уже было светло, когда уставший профессор встал из-за стола и открыл балконную дверь. Картина стала проясняться. Рылся не сам сын: у него бы не хватило ума пройтись по разным папкам, выискивая те документы, что касались его находки в красноярской тайге много лет назад.

Картина стала ясной, только не простой. Теперь он знал, что люди, побывавшие в доме и у которых, видимо, его сын, выйдут на него. И тем более сын будет жив, пока они не найдут у него те документы, ту таёжную находку, о которой его Вадик вообще ничего не знал, тем более не знал, где она хранится. Чтобы удостовериться, что ничего не пропало, он закрыл балкон и задёрнул тяжёлые непроницаемые портьеры. Сбоку камина нашёл и нажал потайную кнопку, ведомую лишь ему. Отъехавшая каминная полка оголила металлическую дверь небольшого сейфа.

* * *

Десять лет назад, в одну из своих экспедиций по югу Красноярского края, будучи тогда еще кандидатом наук, попал Вековой в одну загадочную историю, которой объяснения не нашёл. Тогда он ходил по старинным сибирским сёлам, по бабушкам и древним старикам, выспрашивал про старые сказки да чудеса. Спрашивал про обряды да про старые способы лечения, какими пользовались они и деды их.

И вот в одном посёлке, что на речке Каменке, посоветовали к бабушке Добродее сходить. Живёт она одна в лесу уже давно, ещё как муж её в войну погиб, недалеко от деревни, километрах в десяти. Случается, люди сказали, и лечит, потому как бабы иногда ходят к ней. А что молодому? Рюкзак за плечо — и в путь. Так по тропинке и шёл вдоль речки, пока на краю бора в избу чуть носом не ткнулся. Несмотря на свой преклонный возраст, старушка выглядела лет на шестьдесят. Удивился Вековой сначала и не поверил, что говорили в посёлке, будто ей за восемьдесят. Промелькнула мысль: «А может, и правда, знает какое-нибудь средство от старения? А чём чёрт не шутит?» Представился вежливо, и даже документы ей показал, и с чем пожаловал тоже объяснил. Улыбнулась бабулька да в баню его отправила, дала рушник чистый, по краям старинным орнаментом вышитый. Много повидал в своих экспедициях Вековой вышивок старых, но такие, что были у него в руках, видел только в учебниках.

Прошёл в баню, напарился. Не стал сразу вопросы задавать про рушник — откуда да кто такие славянские орнаменты сейчас помнит да вышить может. Вышел из бани, охланулся на свежем воздухе, а бабулька уже в дом зовёт ужинать. Прошёл в дом, сел за стол, а она из печи ухватом чугунок с наваристыми щами достаёт. И запах такой поплыл по избе, что на мгновение Вековой забыл, зачем и приехал. Но только разлив щи по глиняным мискам, она сама завела разговор. Неторопливо, как бы сама спрашивала и сама же и отвечала. Голос тоже не старческий, напевный. О жизни в городе интересовалась, потом замолчала, словно забыла, о чём речь вела. И вдруг посмотрела на Векового странно, так, словно оценивала. В глаза ему вгляделась, как бы прочитать что-то в них захотела. Спохватилась:

— Что же я тебе чарку-то не поднесла? — Засуетилась, бутыль тёмную из-за печной занавески достала, в кружку солдатскую алюминиевую налила. — На-ко, отведай мёд! Давно настояла! Мужикам с поселка, что заходят, редко наливаю… Надоедят потом.

Вековой поднёс кружку к губам, но не выпил — запах голову вскружил.

— Чай, брезгуешь?

— Да что вы! Запах странный! Не только мёдом пахнет, а будто травами скошенными, бабушка.

— Распознал, сынок. Мёд на травах настоян. Без трав — это просто брага. А этот по-старинному, как раньше делали.

— А когда — раньше? — уцепился Вековой, радуясь, что хозяйка сама начала разговор. — Давно ли?