— Ну, Леший… А ты-то кто? — Мужик прислонил охотничий карабин к дереву. — Меня откуда знаешь? Тебя вот я раньше не встречал. А насчет того, что скрадываю тебя, так если бы скрадывал, ты бы и не услышал. Хотя, что таить, — чуткий ты…

Пришлый мужик внимательно посмотрел на молчавшего Ворона, потом провел ладонью по лицу, как совсем недавно Ростислав.

— С возвращением тебя, князь…

Ворон вздрогнул. Винт, не понимая, что происходит, крутил ещё в руке пистолет и даже давил им комаров на своём лице.

— Да спрячь ты пушку, воин! — Мужик подошёл к дымокуру. — А я уже думал, что больше не увижу никого из рода твоего, а нет… Присяду, отдохну, коли встретились.

— А за какие заслуги ты меня, Леший, таким сословием наградил? Может, за то, что твою тайгу пилю да продаю? Ведь нельзя лешему без леса, а, Винт? А может, ты, Леший, по-новому жить захотел? В городском лесопарке, например? А что, Винт, построим ему там избу старинную. Вот диковина будет!

— Да, князь, и годы твой характер не поломали! Тысяча лет прошла, а дух Судислава в тебе остался… Только уже год как колобродит тебя, покоя найти не можешь. Да и нет его, покоя, — не ищи. Зря только время потратишь. Твой род небытия коснулся, а сам ты плач земли услышал… Поэтому не ищи покоя.

— Откуда знаешь про плач земли?!

— Да я ведь не только про плач знаю. Мне всё о тебе ведомо, да и воин для меня не загадка.

И вдруг Ворон понял, что встреча не случайна. То, что он князь, уже слышал ночью в лесу, когда сжёг гитару. Но только как узнал про все его наваждения мужик?

— Нет, ты ошибся, Леший, или как там тебя по-настоящему! Не князь я…

Мужик усмехнулся и встал:

— Пора мне в деревню, князь…

— Ты что же, экстрасенс местный?

— Их не бывает, князь. Это юродивые, кликуши, возомнившие себя ясновидящими, а то и просто мошенники.

— Но как же тогда понятие о том, что юродивые — дети божьи?

— Ты не находишь странным, князь, что все люди — рабы божьи, а безумные дебилы — дети? Так кто же тогда сам Отец? Задумайся, может, сыщется причина.

— Не круто ли, Леший, так о Боге?

— Я не о Боге, князь, я о людях тьмы и тени. О тех, кто, путаясь в грехах под монастырским кровом, намеренно всё извратил, переписав каноны. И не сейчас… Давно.

— Но для чего?

— Чтобы быть сильнее и могущественнее. И зреть лишь павших ниц.

— А что это за люди тьмы и тени? Не слыхал…

— То слуги беса.

— Нет, Леший, ты мне гонишь! Какие бесы?!!

— Те, что живут в закатном солнце. На закате.

— Ты хочешь сказать — на западе?

— Нет, они повсюду, оттуда лишь умело управляют.

— Откуда знаешь всё? Ты что, профессор?

— Нет, я лишь коснулся истины в небытии…

— И оттуда ты узнал, что я князь?

Леший промолчал, вскинул на плечо карабин и, не торопясь, пошёл к лесу.

— Ты не ответил мне! — Ворон тоже поднялся. — Ну, если я князь, докажи!

Леший повернулся к опешившим мужикам и произнёс с твёрдой уверенностью:

— Отметина под левым соском величиною с ноготь — это печать твоего рода.

На небольшой полянке повисла тишина. Винт видел, что человек, пришедший из леса и вновь в нём растворившийся, загрузил Ворона. Видел глаза друга, сузившиеся и ставшие обескураженными, чего никогда не бывало.

— Да брось ты, Ростик! Не в себе мужик, наплёл с три короба… — Он так и не понял, о чём был разговор: плач, князь, Судислав какой-то. — Ты не бери в голову.

— В голову, говоришь! — Ворон рванул на себе рубаху. — На, смотри!

На левой стороне груди, внизу, под соском, чуть прикрытая редкими чёрными волосками, торчала небольшая коричневая родинка величиной с входное отверстие пули.

— Вижу, ваше высочество… — Винт полез в джип за водкой. — Сейчас и отметим, ваше величество!

— Не «величество», тем более «высочество», а «ваша светлость»…

— А ты-то откуда знаешь про их регалии?

— Не знаю, может, в книге прочитал, а может, вспомнил… Теперь уже ничему не удивлюсь — будто в стране сказок мы.

Ворон встал и стал ходить по поляне, напрягая память, чтобы вспомнить этого человека, Лешего. А может, он и впрямь леший? И тут же сплюнул в сердцах. Какой, к чёрту, леший? Может, он как-то пересекался с ним? Опять не то, ведь тогда в лесу, на охотничьей базе, он был один, даже Винта с собой не взял. Откуда он знает про плач? Откуда знает про родимое пятно? В бане одной с ним не мылись. Может, кто мозги хочет ему запудрить да развести на бабки? А кто-то из своих слил информацию… Вполне возможно, но есть одно но. Про разговор с самим собой там, в лесу у костра, не знает никто. А ведь там впервые прозвучало имя Судислава, и о том, что он тоже князь, как и предки его. Возможно, кто-то покопался в старых архивах и раскопал его генеалогическое древо — пусть даже так, допустимо. Если его миллионы кому-то не дают спать, много чего можно нарыть. Разные есть сейчас спецы, и не то могут раскопать. Но всё равно не вяжется: в мыслях его ведь никто никогда не копался.

— А может, все это привиделось, Винт? — спросил Ворон с надеждой, сейчас он даже хотел, чтобы привиделось. — И не было здесь никого?

— Привидения «Приму» не курят. — Он большим пальцем ноги подтолкнул свежий, аккуратно затоптанный окурок к дымящимся головешкам. — Что происходит с нами, Ворон? Где мы и что зацепили? Где перешли недозволенную черту, за которую нельзя заглядывать?

— А есть она, эта черта? Скорее всего, выдумки.

— Не скажи! Вспомни про подземный переход в Москве. Там была черта, о которой я тебе говорю. Только видели мы разное… Оттуда со мной странности стали происходить. До этого ведь ничего не чувствовал, жил да жил и жизни радовался, как ребёнок. А теперь у меня ощущение, будто в долгу я. И странно, и непонятно… Изнутри это прёт. Бывает, забудусь, вроде и прежний — так плач этой женщины возникает в голове. Только мне кажется, он с неба ко мне летит.

— А ты видел её, Винт? Какая она и о чём она в плаче просит? Раз ты на базе на такое решился…

— Мне теперь кажется, что видел, только не тогда, в московском переходе под площадью трёх вокзалов, и не на базе — раньше. Когда мне щёку разворотило и плечо, там, в Афганистане. Только тогда мне показалось, что от потери крови всё это, в бреду привиделось, потому как такого не бывает. Только ты не смейся, Ворон…

— Да уж какой смех? Рассказывай!

— Будто я на Куликовом поле лежу. И боя уже нет, кругом мёртвые тела и в воздухе запах свежей тёплой крови. И вижу, женщины ходят и плачут между погибшими. И чтобы вороны плоть не клевали, щитами лица закрывают. Дивно мне стало, будто я в кино. А потом подумал, что умираю. Боль такая, что и передать нельзя. Хотел из-под бронежилета аптечку достать да вколоть обезболивающее, только на мне не бронежилет оказался, а кольчуга, такая же, как у рядом лежащих… Потом вижу: женщина надо мною. Щитом меня не накрыла, а под голову положила. И как сейчас помню слова её и голос: «Слезой горючей я боль и кровь твою уйму, воин». И сама наклонилась надо мной. А волос русый, словно ветер по лицу. И запах, будто травами скошенными вокруг всё выстлано. «Кто ты?!» — кричу ей. А она мне ладонь на губы положила и говорит: «Разве ты не признал меня? Я — Забота, жена твоя». А сама меч мне выпавший в руки кладёт. Потом провела по лицу платком — пропитался кровью белый платок, — голос Винта задрожал, — и на груди у себя спрятала…