class="p1">– Столько месяцев мы едем по России, а видим все одно и то же – тот же двор, слушаем все те же православные обедни и присутствуем на тех же балах.

Конечно, эти слова графа, о которых он потом сожалел, тут же передали императрице, она же, выбрав момент, сказала графу:

– Я слышала, будто вы порицаете меня за то, что я во всех городах устраиваю аудиенции и празднества. Но вот почему это так: я путешествую не для того только, чтобы осматривать местности, но чтобы видеть людей. Я довольно знаю этот путь по планам и по описаниям, и при быстроте нашей езды я бы немного могла рассмотреть. Мне нужно дать народу возможность дойти до меня, выслушать жалобы и внушить лицам, которые могут употребить во зло мое доверие, – опасение, что я открою все их грехи, их нерадение и несправедливости. Вот какую пользу хочу я извлечь из моей поездки. Одно известие о моем намерении поведет к добру. Я держусь правила, что «глаз хозяйский зо8рок».

Тут произошел очередной извив российско-французских отношений. Граф де Сегюр узнал, что русский посол Булгаков в Константинополе разжигает вражду между турецкими властителями, а французский посол Шуазель, пытаясь умерить усилия русского посла, чрезмерно драматизирует конфликт, часто тревожится понапрасну. На этой почве уже возникло несколько инцидентов.

Положение французского посла оказалось сложным, порой противоречивым: он только что заключил выгодный торговый договор с Россией, в любезных отношениях с императрицей и ее министрами, а в Турции французский посол Шуазель противоборствует с русским послом Булгаковым. Понимая свое положение, граф де Сегюр попросил графа Александра Безбородко, заведовавшего иностранными делами, принять его.

– Ваша светлость, – решительно сказал граф де Сегюр, – наш король не может остаться равнодушным, когда русское правительство, опираясь на наше посредничество, с помощью которого оно достигло удовлетворения всех своих требований, вдруг, не известив нас, начинает снова прежний спор и, следовательно, не ставит ни во что недавний договор, утвержденный подписью ее величества. Вы положительно обещали, что русское правительство не будет требовать от Порты торжественного признания прав императрицы на Грузию. Требовать этого признания теперь без нашего ведома – значит поступать наперекор приязни, существующей между нашими государствами. Только неблагоразумной поспешностью господина Булгакова свершилось действие, которое разрушило наше единство намерений. Это непредвиденное происшествие беспокоит нашего короля.

– Императрица готова повторить королю, – отвечал Безбородко, – уверения в своей дружбе. Она осталась совершенно довольна договором, заключенным в Константинополе при посредничестве его величества, и требует только его исполнения, напрасно и давно ею ожидаемого. Порта, вместо того чтобы, по обещанию своему, послать ахалцихскому паше фирман, приказала ему вступить в переговоры с грузинским царем Ираклием, которого продолжают называть своим данником. Она обещает Ираклию свое покровительство и защиту от лезгин, а между тем позволяет ему держать в своих владениях лишь небольшой отряд русских войск, да и то советует ему отдать их в распоряжение турецких властей. Ираклий, недовольный этими стеснениями, прекратил всякие переговоры с Турцией и известил нас о своих действиях. Вследствие этого Булгакову повелено было, не посылая официальной ноты, жаловаться словесно и ускорить отсылку фирмана к паше, соответственно договору. Императрица ни в коем случае не уступит своих прав на Грузию, хотя и запретила Булгакову требовать формального признания зависимости этой области от России. Что же касается закубанских татар, которые беспрестанно совершают набеги на наши территории, то мы весьма скромно говорим туркам: «Если это ваши подданные, то накажите их; если нет, то предоставьте нам с ними справиться». Порта получила разрешение взять из Крыма соли на продовольствие 100 тысяч человек, она забирает на целый миллион. Запорожские казаки, поселенные на землях султана, должны были оставаться за Бугом, а им дозволили селиться близ Очакова. Впрочем, последние два обстоятельства могут быть устранены частными сделками с турецкими властями и не послужат поводом к обоюдным несогласиям. Что касается Булгакова, то он получит приказание оказывать должное внимание французскому послу, и если он нарушит долг свой, то я его извещу о неудовольствии императрицы.

Разговор с графом Безбородко вполне удовлетворил графа де Сегюра, но вскоре вскрылась главная причина своевольства Булгакова: оказывается, он получил жесткое письмо князя Потемкина, в котором тот явно хотел ожесточить Порту и подтолкнуть ее к началу войны: у князя не было Георгиевской ленты, а во время войны он станет главнокомандующим, одержит победу и его наградят – среди многочисленных наград ему не хватало Георгиевской ленты, только после этого он удовлетворит свое тщеславие.

«Боялся ли Булгаков могущественного министра, – писал в своих воспоминаниях граф де Сегюр, – или думал исполнить тайные замыслы императрицы, но он последовал увещаниям Потемкина, увлекся, принял грозный и высокомерный тон. Наконец, боясь сопротивления со стороны нашего посла, Булгаков, скрывая от него свои действия, от пустых переговоров дошел до важного спора, который усиливался при деятельных интригах со стороны Англии и Пруссии. Эти две державы, недовольные торговым договором, который я заключил между Францией и Россиею, представили его турецкому правительству как одно из следствий союза против него.

Но до самой крайности эти раздоры довели огромные массы войск, которые князь Потемкин подвинул к Черному морю, желая будто бы придать тем более величия и пышности зрелищу, представленному Европе в виде торжественного поезда императрицы. Султан с явным беспокойством замечал, что пограничные русские области полны пехотой и конницей и снабжены артиллерией, что войска превосходно обмундированы, что заготовлен огромный запас денег и продовольствия и что все было готово к начатию войны и взятию Очакова при первом знаке, поданном Екатериною» (Записки графа де Сегюра. С. 173–174).

Однако Екатерина II этого знака не подавала, хорошо зная, что против войны с Турцией не только Англия и Пруссия, но заколебалась и Австрия, во всяком случае граф Кобенцель получил инструкцию во всем поддерживать французского посла графа де Сегюра. Узнал об этом и князь Потемкин и при встрече с графом де Сегюром, не сдерживаясь, откровенно высказал свое неудовольствие:

– Стало быть, решено, что ваша нация, самая образованная в мире, будет всегда защитницею изуверов и невежд. И все это под предлогом торговых выгод, которые могли бы быть заменены для вас приобретениями в Архипелаге. Вся Европа готова обвинять Францию, которая упорно охраняет в недрах ее варварство и чуму.

Граф де Сегюр сдержанно ответил вспыхнувшему Потемкину. Внутренние волнения во Франции продолжались, до графа доходили сведения, что министры и придворные опасались дворцового переворота, внутренней смуты, и всякие мысли о войне тут же отстраняли, как нечто невозможное.

22 апреля 1787 года, отпраздновав день рождения императрицы и получив многочисленные награды из ее рук,