Дюма появился в Италии слишком поздно, чтобы быть причисленным к группе генералов, которые называли себя «итальянцами». Дюма много раз доказывал этим офицерам свою отвагу, но всегда держался чуть в стороне. Его тревожило растущее в их среде преклонение перед генералом Бонапартом. Без разрешения со стороны парижского правительства Наполеон приказал изготовить наградные сабли[756]по собственным описаниям и выгравировать на этих клинках свое имя и посвящение. Он вручал оружие офицерам за храбрость, проявленную в битвах. Он также раздавал «итальянцам» солидные денежные вознаграждения в качестве личной благодарности за службу. На вкус Дюма, «итальянцы» говорили чуть больше, чем следовало, о себе и своем превосходном командующем и меньше, чем нужно, о целях и ценностях Республики. Для Дюма слова «Марсельезы» были не просто популярными стихами военного марша; они вечно горели перед его мысленным взором.

Один из генералов откровенно восхищался прямотою Дюма. Генерал Бартелеми Катрин Жубер жаждал перевести Дюма в состав своей колонны. Жубер также был стойким республиканцем – патриотом образца 1790 года. Некоторые строчки, написанные им в адрес Дюма в конце декабря в письме с новостями о подготовке осады, звучат как признание в платонической любви одного генерала революционной армии к другому: «С неменьшим нетерпением[757], генерал, жду момента, когда встречусь с таким хорошим республиканцем, как вы. Мне понадобится вся моя слава и доблесть, чтобы быть достойным вашего уважения».

Под командованием Жубера находились 20 тысяч французских солдат. Они противостояли еще большему числу врагов, окопавшихся в скалистой местности вдоль реки Адидже в Тироле – альпийской территории на австрийско-итальянской границе. Французов ждала одна из тяжелейших битв, в которых им до сих пор приходилось участвовать. Этот район защищали не только солдаты австрийской регулярной армии, но и горные егеря из тирольского ополчения, причем и те и другие знали местность так хорошо, как французские «синие мундиры» не могли и мечтать.

В конце февраля Жубер добился желаемого: Наполеон перевел Дюма в его колонну[758]. Жубер быстро ввел нового подчиненного в курс его задачи[759]: гнать австрийцев вплоть до перевала Бреннер – «великих ворот» Италии[760], через которые проходили бесчисленные вторжения варваров. Вот только на этот раз французским захватчикам предстояло пройти в противоположном направлении – на север, через итальянский Тироль, через Альпы и вниз, в самое сердце Австрии.

Перевод из-под командования Массены в распоряжение соратника-республиканца Жубера наверняка стал большим облегчением для Дюма. В первую же неделю службы вместе с новыми товарищами по оружию Дюма повел небольшой отряд[761]вверх по притоку Адидже, чтобы обойти австрийцев с фланга. Враг обустроил укрепленные позиции вдоль реки, охраняя каждый мост. Дюма захватывал эти укрепления одно за другим. Во время рукопашной всадникам иногда приходилось сражаться прямо на мелководье. Впечатляющие боевые навыки Дюма – умение стремительно маневрировать, перепрыгивать препятствие на коне, способность выбить противника из седла одним ударом сабли или даже кулака – немало способствовали падению боевого духа у врагов и воодушевлению французских кавалеристов. Дюма раз за разом преследовал[762]большие группы австрийцев, принуждая их сдаться или обращая в бегство.

В официальном армейском отчете за первую неделю марта, описывающем захват стратегически важного пункта на реке, Дюма изображен почти как герой голливудского военного фильма: «Исход битвы оставался неясным[763]до тех пор, пока генерал Дюма во главе отряда кавалерии не ворвался в деревню Трамин, где взял шестьсот пленных и захватил две пушки. В результате вражеская колонна… не смогла войти в Боцен [ключевой город в итальянском Тироле] и была рассеяна среди гор». Вскоре после этого Дюма ухитрился спасти самого генерала Жубера[764], когда его новый командир во время маневра угодил в расположение большого австрийского отряда. Дюма подкрался к вражеским солдатам и неожиданно обрушился на них с тыла, описывал Жубер в реляции для Наполеона, чуть ли не затаив дыхание от восхищения перед мощью человека, присланного служить под его командой.

Сам Дюма в боевых отчетах описывает неистовство рукопашных схваток с сухим профессионализмом: «Я атаковал вражескую кавалерию, которая наступала на мой отряд; мы полностью разбили ее, хотя противник превосходил нас в числе: я ранил их командира в лицо, а еще одного кавалериста – в шею. Полк, которым я командовал, убил, захватил в плен или ранил нескольких австрийских всадников». Однако Дюма не забыл также описать подвиги своих соратников-офицеров: «Адъютант генерал Блондо[765]выказал отменное мужество. Колонна генерала Бейара совместно с 8-м драгунским полком взяла 1200 пленных: этот генерал вновь отличился в бою».

В феврале и марте, несмотря на пронизывающий холод, Дюма предпочитал разбивать лагерь для своих драгун на берегах Адидже вместо того, чтобы квартировать в одном из речных австрийских городов или крепостей, занятых французами. Как отмечал Дермонкур, кампания Дюма «больше походила на гонку[766], чем на войну». Дюма никогда не сражался так хорошо.

* * *

Впрочем, за неистовством Дюма на поле битвы лежала не только жажда славы, но и самая глубокая тоска. 3 марта он написал Мари-Луизе: «Любимая[767], за девятнадцать дней я не получил от тебя ни единой драгоценной весточки. Не знаю, что и думать из-за этой проклятой задержки. Наши тревоги и так достигли пика, и, полагаю, у меня для этого есть более одной причины».