Большинство австрийских отрядов были остановлены в битве при Риволи, но две кавалерийские колонны избежали ловушки и устремились прямо к Мантуе. В жестокой схватке перед рассветом австрийцы легко взяли верх над уступающими в численности французскими дивизиями, которые охраняли северные подходы к городу.

Генерал Серюрье слал Дюма отчаянные письма[739](похоже, он писал их с частотой более одного в час), задаваясь вопросом, следует ли французам отступить или перегруппироваться.

Вплотную приблизившись к неподчинению приказам, Дюма (со своей позиции в укрепленной деревне Сан-Антонио) заявил Серюрье (квартировавшему в Ровербелле), что тот может делать все что ему угодно, но он, Дюма, и его люди не двинутся с места[740], будут стоять и сражаться с австрийцами. (К тому моменту Серюрье уже привык к дерзкой и образной манере писем подчиненного. В типичном для их переписки стиле Дюма четырьмя днями ранее уведомлял своего командира: «Сажусь на коня[741]. Завтра отправлю вам отчет о причинах, побудивших меня остаться здесь на всю ночь».) В распоряжении Дюма было всего около шестисот человек. Писатель в мемуарах использовал насмешку Алекса Дюма над переживаниями Серюрье как основу для придуманного диалога между отцом и Наполеоном. Главнокомандующий при постороннем распекает подчиненного, хотя на самом деле доволен его действиями.

«А! Вот и вы[742], господин», – сказал Бонапарт, награждая его мрачным взглядом.

Отец не мог оставить такой прием без ответа, он потребовал объяснений:

«Да, это я. Ну, в чем дело?»

«Генерал Серюрье вчера отправил вам два письма, господин».

«Да! И что?»

«В первом он предупреждал вас о возможности отступления… Что вы ответили?»

«Я ответил: „Отступайте к дьяволу, если угодно. Меня это мало волнует. Что касается меня, я скорее дам себя убить, но не отступлю“.»

«Известно ли вам, что, если бы вы отправили подобное письмо мне, я бы приказал расстрелять вас?»

«Быть может. Но вы бы, вероятно, никогда не написали мне то, что написал генерал Серюрье!»

«Это правда», – только и сказал Бонапарт.

Затем, повернувшись к Дермонкуру, приказал:

«Ступайте и стройте солдат в три колонны. Доложите мне, когда это будет сделано».

Дермонкур ушел. Повернувшись к отцу, который собирался вернуться в свою комнату, [Наполеон произнес]:

«Постойте, генерал. Мне пришлось говорить с вами в таком тоне, потому что нас слышал ваш адъютант. Черт возьми! Когда человек пишет подобные депеши своему старшему офицеру, он должен хотя бы делать это сам, а не диктовать секретарю. Но мы больше не станем вспоминать об этом».

Давно ожидаемая попытка прорыва из крепости началась утром 16 января. Если бы гарнизон Мантуи соединился с австрийскими войсками, которые шли ему на помощь, отряд Дюма был бы уничтожен. На одного француза приходилось бы десять австрийцев.

Но теперь соотношение было чуть хуже, чем один к трем, – перевес, который лишь заставлял кровь Дюма быстрее струиться по жилам. Кроме того, генерал слышал, что несколько французских подразделений, возвращавшихся с поля битвы при Риволи, были замечены на шоссе из Вероны. Дюма вскочил в седло и повел своих людей. Они собирались отыскать эти французские отряды, вернуться вместе с ними и дать австрийцам бой. Так что генерал увел шестьсот кавалеристов с позиции, которую они охраняли, и отправился по дороге на Верону. Австрийцы, должно быть, порадовались тому, что сумели занять Сан-Антонио без единого выстрела. Однако их радость продлилась недолго. Проскакав всего час, Дюма встретился с французскими отрядами и после кратких объяснений они развернулись и вместе с ним направились к Сан-Антонио – против австрийцев.

Когда Дюма ворвался в деревню с новыми солдатами, австрийцы все еще превосходили его силы, но теперь лишь в пропорции один к двум.

Дюма всегда демонстрировал самый впечатляющий результат, когда численный перевес был не в его пользу. Это утро не стало исключением. Когда австрийцы в белых мундирах со всех сторон бросились на французов, Дюма на своем скакуне возвышался над рукопашной. Гигант в синем мундире с красно-бело-синей лентой осыпал врагов сабельными ударами. Он обладал такой силой, что мог одним ударом выбить всадника из седла – большое преимущество в битве такого рода. Интуитивное чутье позволяло ему сражаться со многими противниками сразу[743]. В хаосе рукопашной Дюма чувствовал себя как дома.

В какой-то момент под ним застрелили лошадь[744]. Но Дюма встал, нашел другого коня, вскочил на него и продолжил рубить австрийцев. Прямо перед ним разорвалось пушечное ядро, его новый скакун пал[745], и он оказался на земле во второй раз – только чтобы подняться вновь. К концу утра Дюма все еще разил вражеских солдат[746], не получив при этом ни одной серьезной раны. Его соединенные силы сумели заставить австрийцев отступить. И не только выбили кавалерийские колонны из Сан-Антонио, но и обратили в бегство солдат из гарнизона Мантуи – вдоль озер, по мосту и назад, в ворота цитадели, откуда те только что спаслись.

* * *

Действия Дюма по отражению австрийской вылазки помешали врагам в то утро объединить свои силы, что могло бы привести к прорыву осады. Когда с севера наконец прибыла большая австрийская армия, она оказалась в ловушке, была изолирована и не могла выполнить свою задачу. Австрийцы продолжали сражаться с врагами, но к этому моменту остальные французские подразделения стали возвращаться с битвы при Риволи, где одержали победу. Злополучный австрийский генерал, который проделал долгий путь до Мантуи, обнаружил, что все новые и новые французские отряды зажимают его подчиненных в тиски, при этом войсками противника командовал один из лучших военачальников французской армии. После пары часов кровопролития австриец сдался. Спустя две недели завершилась осада Мантуи: австрийцы подняли белый флаг над своей главной крепостью в Италии. Париж праздновал победу в битве при Риволи как величайший успех Итальянской войны. Однако целью этого сражения было не дать австрийским подкреплениям прорвать осаду Мантуи и соединиться с армией, пойманной в ловушку внутри города. Так что именно Дюма во главе своего небольшого подразделения решил исход боя за крепость.