class="p1">После того несколько дней я его не видела и даже догадывалась, почему. Возьмешь себе игрушечку позабавиться, а она тебе давай в любви признаваться, любой тут расстроится. Я же использовала это время, чтобы собраться в дорогу. Пора было валить.

   В Чиньяне мне делать было больше нечего. Проснувшись однажды утром, я поняла: до шлема мне не добраться. Слишком много прошло времени: если во время состязаний я ещё могла надеяться на то, что Камичиро не до «Витязя», то теперь-то уж точно он уже десять раз успел разобраться, как там что работает, и мне ему никак не помешать. Что до того, чтобы пробраться в мастерскую и все им там испортить… как ни вертись я ужом, а император меня к приблудам ни в жизнь не подпустит, это было ясно как день.

   Свадьба неумолимо приближалась, а дураку понятно, что после нее мне не жить. Ферфетка не из тех, что потерпит соперниц; пусть она сейчас и заперта со своими приготовлениями, но после того, как воцарится в Золотом дворце, она найдет способ сжить меня со свету. В лучшем случае я отправлюсь тухнуть среди наложниц. В худшем – уж императрица найдет способ извести девку, дерзнувшую приблизиться к его божественному величеству.

   Кроме того – и это было самое важное: мне скорей нужно было спасаться от себя самой. Сколько раз я уже забывалась – скоро совсем забуду, зачем я здесь и кто такой Камичиро. Если так дальше пойдет, я и впрямь зачахну в ожидании милостей моего драгоценного и только и буду жить, в рот ему заглядывая и преданно вопрошая, чем ему в его злодеяниях помочь.

   Ускользнув от бдительного ока щебетуний, я наведалась на хозяйственные дворы. Переговорив с Брунгильдой и не раскрывая своих замыслов, немного больше узнала об устройстве дворца. Сперла с сушильных веревок служанкину одежду – она мне понадобится, чтобы не выделяться, а то теперь у меня были сплошные шелка. Нашла черный ход, через который ввозили снедь для слуг и вывозили отходы, и неподалеку от него припрятала узелок с самым необходимым.

   Как покинуть дворец, я тоже продумала: спрячусь в одной из телег, что выезжают отсюда. В городе продам цацки, которых у меня теперь была целая куча, куплю быструю лошадь, и поминай как звали.

***

- Давай-ка пройдемся.

   Император вломился ко мне в комнату, отобрал вышиванье и за руку потащил прочь из дворца. Придворные наладились было, как обычно, всей гурьбой за нами, но он так на них цыкнул, что они присели – не удивлюсь, если некоторые напрудили в портки.

   - За что вы с ними так? – болтаясь за Камичиро, как котенкина игрушка на веревочке, спросила я.

   - Хочу поговорить без лишних глаз и ушей, – ответил император, таща меня мимо цветников, прудиков и сосновых рощ. Цветущие сливовые деревья, розовые в закатных лучах, щедро осыпали нас лепестками. Я обратила внимание, что тут они какие-то особенные: должно быть, чародеи постарались. Стоило отцвести одним – и тут же начинали другие, так что Золотой дворец все время купался в пенном цвету.

   Распугивая слуг и придворных, мы скорым шагом добрались до дальних садов – как раз там я из кустов подглядывала за О Цзынь и Замочком.

   Камичиро отпустил меня, подошел к пруду и некоторое время таращился на толстых золотых рыб.

   Я молча ждала, пока он ко мне обратится. Первой с императором заговаривать нельзя. Порой я забывалась, но обычно старалась держаться как полагается.

   - Почему ты решила, что ты мне не нравишься? – наконец спросил император.

   Я, как те рыбы, открывала и закрывала рот, не зная, что сказать. Камичиро обернулся.

   - Ты сказала: «Если бы я вам понравилась». Что, по-твоему, я целыми днями с тобой делаю?

   - Забавляетесь? – предположила я. - Покуда невеста Ферфетта не освободится?

   - Забавляюсь… - повторил император. – И стал бы я с тобой «забавляться», если бы ты мне не нравилась?

   Мне очень хотелось сохранить достоинство. Я как можно спокойнее ответила:

   - Может быть, сколько-нибудь и нравлюсь. Но не так, как я имела в виду. Ведь совершенно очевидно, что вы мне не доверяете. А разве можно хорошо относиться к человеку и не доверять ему? Может, вам и нравится проводить со мной время, но ни о чем по-настоящему важном вы со мной не говорите. Держите на расстоянии – когда надоем, без сожалений бросите в любой миг. И я никогда не знаю, о чем вы на самом деле думаете.

   - Ты и сама не больно-то искренна, - бросил в ответ Камичиро. – Чего же ждешь от меня?

   - Ничего не жду, ваше величество. Но когда же я…

   - О да, ты умеешь казаться милой, – сказал император. - И может, ты и правда искренна… в некоторых вещах. Но ты ни разу не призналась в том, что у тебя на уме на самом деле.

   Я сглотнула, похолодев. О чем это он?...

   - Слушать ты умеешь хорошо, – сказал Камичиро. – А вот говорить… Думаешь, я не вижу, сколько раз ты молчала о том, что действительно хотела сказать? Как я могу тебе верить, если из твоего рта вылетает сплошная ложь? Хватит у тебя духу сказать, что ты на самом деле обо мне думаешь?

   А и правда. Что мне терять-то. Все равно никаких уже сил.

   - Хорошо, – сказала я, впервые за время давая себе волю. – Я скажу, что я о вас думаю. Я думаю, что вы ужасный и жестокий человек. Вы хотите подчинить себе мир и для этого не гнушаетесь никакими средствами. Вы лишаете людей работы и избиваете их плетьми. Вы делаете так, что люди пляшут под вашу дудку, а своих мыслей при этом не раскрываете – расшибись я в лепешку, я в жизни не узнаю, что на самом деле у вас на уме. Знаете, как это изводит? А хуже всего, что такой человек мне нравится, я с этим ничего поделать не могу и мне от этого страшно.

   Вот так можно говорить правду и при этом бесстыдно врать человеку в лицо. Даже не знаю, как оно у меня получилось. Я выпалила все это на одном дыхании и, леденея, ждала, что вот теперь-то меня уж точно казнят.

   Камичиро долго