– Я уже ездил.

– А. Ну, это не считается.

– Только это и считается.

Вазых отхлебнул из пустой на самом деле пиалки, чтобы немножко подумать, но решил не отвлекаться:

– Мне, считай, под сорок, по камазовским меркам это – ну, вряд ли сильно выше пойду, в общем. А ты можешь. Тебе сколько, двадцать два?

– Двадцать три.

– А, ты же в техникуме еще… Большой уже, жениться пора. Но все равно – молодой, везде дорога, сам понимаешь. Тем более после армии, интернациональный долг – я начистоту сейчас, ладно? – общественную работу выполнял, с подростками работал, на производство сразу, потом без отрыва образование. И башка варит. Это вот такенные плюсы для любого листка учета кадров. Любых кадров, Виталь. Ты с такими данными можешь о-очень высоко пойти. Но надо стараться, конечно. Каждый день, изо всех сил. Я не знаю, что тебе Федоров говорил, наверное, то же самое… Нет?

Виталий пробормотал совсем неразборчиво, но Вазых все-таки разобрал «комитет комсомола, потом партком».

– А, – сказал он. – Ну да, тоже вариант. В общем, сам смотри. Белой шляпой махать интересней, конечно, но на самом деле там же только языками колты-колты, между нами говоря, санаторий для бездельников.

– Так они заслужили как бы.

– А ты заслужил? – спросил Вазых, сам смутился и поспешно добавил: – Тут-то живое дело, интересное, сам видел.

– Ну да, живое, раскаленное железо всю жизнь, потом умереть в сорок пять от инфаркта, – неожиданно четко ответил Виталий, глядя исподлобья.

Вазых мгновенно разозлился и так же мгновенно успокоился.

– Я-то лично, Alla birsä[2], умирать не собираюсь. Мне нельзя – у меня сын, работа, родня. И вообще, у меня предки, если на войне их не убивали, до девяноста только так. А мы тут, вообще-то, тыщу лет живем, если не дольше. Так что придется соответствовать. А вот на комсомольской или партийной работе скорее помрешь – или сопьешься.

– Не сопьюсь.

Опасная тема, понял Вазых и сказал:

– Вот и хорошо. В общем, тебе жить, как говорится. В любом случае отучиться надо будет, без высшего – сам понимаешь. И работать при этом, все шесть лет, если всерьез-то.

– Да я как бы понимаю, Вазых Насихович, – сказал Виталий. – Буду, всерьез.

– Вот и хорошо. Не проголодался еще? Вот ты йог. Ладно, пошли дальше хозяйство изучать.

Вазых заставил все-таки Виталия дойти до столовой и съесть сосиски с гречкой и горошком. А после обеда отправил разбираться с жалобой на компрессор пескообогатительной фабрики – и битый час то и дело отвлекался от текучки, с некоторым напряжением ожидая звонка.

Виталий не отзвонился, а пришел час спустя и сказал, что все сделано. Вазых кивнул, немедленно послал его в энергоремонтный цех сверять данные со вчерашними, а сам позвонил на фабрику. Там сообщили, что молодой человек приходил, молча выслушал жалобы, все сделал и ушел.

– Что сделал? – спросил Вазых с тревогой и из ответа не столько понял, сколько вычислил, что Виталий, как он ему и сказал мимоходом рано утром, проверил контакты, полез глубже и нашел межвитковое замыкание.

Надо похвалить парня, подумал Вазых, но замотался.

Виталий принес сверку вечером, а заодно сообщил, что машина ждет, «а я, если позволите, еще здесь останусь, документацию почитаю». Вазых посмотрел на него с недоумением и лишь тут сообразил, что сегодня Юра вышел с больничного и с утра поехал в автохозяйство забирать отремонтированную «пятерку». Так что теперь Вазых снова при штатном водителе, а Виталий – сугубо его помощник. Пеший, между прочим.

– Давай подвезу тебя, – предложил Вазых. – Мне все равно на стройку еще в сорок восьмой.

Вазых был комиссаром строительства детского садика. Комиссарство на КамАЗе существовало с самого начала: почти на каждого руководителя подразделения вешали ответственность за сдачу конкретного объекта, сперва на заводе, потом и в городе. И в рамках этой ответственности комиссар кувыркался как мог – спрашивали с него. Никого не волновало, что стройка проходит по чужому титулу и что комиссар не имеет права распоряжаться строителями, поэтому в отчаянных случаях срывает на стройку своих подчиненных, а материалы достает из собственных резервов. Фундамент садика в сорок восьмом, например, заливали энергетики и футеровщики ЧЛЗ бетоном, который Вазых выменял на два компрессора у директора по обеспечению кузнечного завода.

Виталий подвозиться отказался, сказал, что с часок посидит еще.

– А потом как?

– Ну, трамвай до десяти ходит, и мне почти до дома.

– А ты где живешь?

– В первом, в общаге кузницы, – помедлив, сказал Виталий.

– Н-ну, в принципе, хорошее место, и остановка рядом. Ладно. Самочувствие-то как, не полегче после баньки?

Виталий по-боксерски пошмыгал носом и вежливо сообщил, что вроде полегче.

– Вот видишь. Все равно долго не сиди, сон – лучшее лекарство. На ночь можешь сто грамм принять, но не больше. Давай, в общем, до завтра. Дверь запри и ключ в дежурку на щит не забудь, лады?

Он пожал Виталию руку, пошел к двери, спохватился, остановился, повернулся и все-таки сказал:

– Виталий, ты молодец. Продолжай в том же духе – и вот прямо очень хорошо все будет.

Виталий посмотрел недоумевающе, подумал и осторожно кивнул.

Юра выглядел вполне здоровым и, кажется, даже прибавил в щеках. Левую руку он держал на руле осторожно, но действовал ею вполне уверенно.

– В сорок восьмой, на стройку, – скомандовал Вазых и прикинул, успеет ли вздремнуть по дороге. Решил, что вряд ли – ехать минут двадцать максимум. Да и боязно еще спать. К тому же в голове и груди бродила неловкость, будто он что-то упустил или недодумал, что-то малозаметное, но важное.

Машина рывком тронулась, и Вазых обнаружил, что они подвисли, чуть не доезжая до перекрестка Ленинского проспекта и Вахитова. Видимо, после дождя опять случилась гигантская лужа, объезжавшие ее машины не укладывались в свой цикл светофора, так что на каждую смену сигнала приходился заторчик секунд на двадцать.

Вазых сказал:

– Жаль, не смогли нормально достроить – знаешь, да, была концепция в Новом городе не оставить ни одной одноуровневой развязки на проспектах? Чтобы только эстакады и мосты.

– Да и так нормально, не то что в Казани, – сказал Юра, охнул и дал по тормозам, бережно отыгрывая рулем.

Ремень ударил Вазыха по правой стороне груди – прямо по зажившему было синяку. Опять лужа масла, что ли, раздраженно хотел спросить он, но слова и мысли испарились: их выжгли насухо стоп-сигналы «москвича-маргарина», который только что мирно разбрызгивал серые фестончики далеко впереди, а теперь застыл сразу за лобовым стеклом.