в список своих смертельных врагов еще одно имя. Альф должен был умереть, как и Фергюс.

Из-за этих мыслей рарог едва не забыл о приказе Джеррика насчет Джелани и собственных интересах. Однако вовремя опомнился и жестом подозвал кобольдов. Те неохотно подошли, противно шаркая подошвами о каменный пол, как будто зная, что это раздражает рарога. И уставились на него красными немигающими глазками.

«Джеррик велел задушить нгояма, — приказал им Филипп. — Сделайте это немедленно».

В глазках кобольдов не отразилось ничего. Но в них мелькнула тень, когда рарог заговорил о лейтенанте Джеймзе.

«Вы отвечаете за его жизнь головой, — сказал Филипп. — Вернее, двумя головами. Если человек умрет, я лично отрежу их вот этим ножом».

И для пущей убедительности Филипп продемонстрировал кобольдам нож с широким и коротким лезвием, который он всегда носил с собой.

«Поверьте, это будет мучительно, — ухмыльнулся он. — Так что берегите моего арестанта».

Довольный собой, Филипп направился к лифту, где его уже поджидали внук Фергюса с девчонкой на руках и рароги. Он считал, что сделал достаточно для того, чтобы ублажить свое суеверное начало. Напуганные его угрозой, кобольды не позволят упасть даже волосу с головы человека. А ничего большего Филиппу и не требовалось. Улучшать условия существования лейтенанта Джеймза в камере он не собирался. В конце концов, когда полицейский явился к нему, то собирался его арестовать, а не исполнить специально для него La Marseillaise. Филипп долго еще смеялся над собственной шуткой, которая показалась ему очень остроумной.

Когда двери лифта бесшумно закрылись, кобольды переглянулись. Их взгляды были намного красноречивее слов. Они были глухи и немы, но прекрасно понимали друг друга.

Кобольдов звали почти одинаково — Бернд и Берндт, и в переводе с их родного языка эти имена означали одно и то же: «Смелый как медведь». И они никого не боялись, даже Джеррика, подчиняясь ему только из чувства землячества, чрезвычайно развитого у всех представителей их народа, презираемого остальными духами.

Слова рарога вызвали в душах Бернда и Берндта бурю противоречивых чувств. Если бы им приказал то же самое Джеррик, они беспрекословно выполнили бы его волю. Но, получив приказ от Филиппа, кобольды сочли возможным обсудить его друг с другом.

«Нгояма враг Джеррика, — мысленно сказал Бернд, словно размышляя вслух. — Но он дух, один из нас».

«Человек враг духов, — продолжил мысль Берндт. — А, значит, и Джеррика».

«Тогда почему нгояма должен умереть…», — начал Бернд.

«…а человек жить?» — закончил Берндт.

Это был вопрос, ответ на который при любых других обстоятельствах не затруднил бы кобольдов. Но они еще какое-то время обменивались взглядами, в которых предрассветная туманная дымка недоумения постепенно рассеивалась, а вместо нее зарождалась кровавая заря. И когда она осветила глазки Бернда и Берндта, они уже не сомневались в том, что поступят справедливо, если убьют обоих, и человека, и нгояма. Взяв в руки факелы, они направились к камерам.

Первой на их пути оказалась камера Дэвида Джеймза. Бернд и Берндт заглянули в отдушину, через которую можно было видеть все, что происходило внутри. Полицейский спал. Он сильно исхудал и выглядел измученным. И даже как будто стал намного меньше ростом, пытаясь вместить свое массивное тело в узкое каменное ложе. Иногда он нервно вскрикивал во сне, и по его телу пробегала конвульсивная дрожь.

Сдвинув камень, преграждающий вход, Бернд и Берндт вошли в камеру. Пропустив их, каменная дверь с тяжким вздохом встала на прежнее место.

Капли воды, проникающей сквозь толщу земли, попадали на один из факелов. Он чадил и потрескивал. Только эти звуки нарушали могильную тишину подземелья…

Джеррик изнывал от нетерпения. Кобольду казалось, что Филипп, которого он послал за внуком Фергюса, не возвращается слишком долго. Он уже жалел, что доверился рарогу. Слишком высока была цена. Каждое прошедшее мгновение могло стоить ему вечной жизни.

Кобольд уже собирался сам спуститься в подземелье, когда дверь распахнулась, и вошли Филипп, внук Фергюса с девушкой на руках и несколько рарогов. В янтарной комнате сразу стало слишком тесно и душно. Но вместо того, чтобы разъяриться, Джеррик изобразил улыбку и, обращаясь к Альфу, сказал:

— Verus amicus amici nunquam obliviscitur. Это мой девиз. И он означает, что истинный друг никогда не забывает друга. Ты свободен, юноша!

Альф с недоверием смотрел на Джеррика. Он не забыл их последнюю встречу, когда Джеррик угрожал ему смертью Оливии. И теперь ожидал очередного подвоха.

— Вы получили то, что хотели? — спросил он. — Или наконец-то поняли, что у моего деда нет вашего пресловутого золотого диска?

Джеррик насмешливо улыбнулся.

— Ни то и ни другое, — ответил он. — Но я достиг соглашения с твоим дедом. Он готов обменять золотой диск на тебя и твою девчонку. Надеюсь, ты не имеешь ничего против этого?

Альф нахмурился. Он не мог поверить, что Джеррик говорит правду. Но чтобы проверить его слова, надо было увидеть деда. И он спросил:

— Когда и где произойдет обмен?

— Узнаю в этом юноше Фергюса! — хихикнул Джеррик. — Nil admirari. Ничему не удивляться. Это его девиз. Смотри, не повтори его судьбу!

С этими словами Джеррик подошел к огромному зеркалу из венецианского стекла, оправленному в витиеватую золотую раму, которое находилось в глубине комнаты, и нажал на незаметный рычажок. Рама отошла от стены, открыв проход, из которого повеяло запахом затхлого ледяного воздуха.

Это и был секрет Джеррика, благодаря которому он не страшился осады своей резиденции африканскими духами и терракотовыми воинами. Подземный ход был прорыт еще при эльбсте Роналде и вел до стены, некогда ставшей границей между Западным и Восточным Берлином. Многие немцы называли ее Позорной, потому что она разделила Германию на две идеологически непримиримых страны. Предусмотрительный эльбст рассчитывал, что, поссорившись с правительством одной из них, он всегда сможет спастись в другой. Подземный ход заканчивался в подвале одного из неприметных зданий, выстроенных по ту сторону границы. Стена была разрушена в конце двадцатого века, когда Германия наконец-то воссоединилась, но подземный ход остался. Час, который Джеррик обманом выпросил у Тафари, был нужен ему для того, чтобы спокойно бежать.

— Прошу тебя, юноша! — насладившись произведенным эффектом, произнес Джеррик. — Входи! Это кратчайший путь, который приведет нас к цели. Причем, насколько я понимаю, у каждого она своя.

У Джеррика было превосходное настроение. Ведь уже через сутки он надеялся обрести ключ от врат в страну богов, а с ним — вечную жизнь.

Джеррик вошел в подземный ход первым. Он хорошо изучил все хитрости, которые превращали его в настоящий лабиринт, в сравнении с которым созданный в начале XVIII века итальянский Il