Конец обалдению раба божьего Кондратия положили Бурей и Андрей Немой. Сначала обозный старшина обнял дружка лепшего так, что чуть не переломал наново едва поджившие рёбра, а Андрей, едва Сучок освободился от медвежьих объятий друга, одобрительно кивнул мастеру и, вдруг улыбнувшись, так хлопнул плотницкого старшину по плечу, что тот, как камень из камнемёта, пробил толпу и оказался посреди своих артельных.

«Твою мать! Андрюха Немой улыбается! Во всю пасть! Да когда ж это видано?!»

На самом деле улыбнулся Андрей едва-едва. Не та жизнь была у увечного воина, чтобы сушить зубы по поводу и без. Одинокий, искалеченный, безгласный, он потерял эту возможность в ранней юности ещё до ранения, а уж после того, как половецкое копьё разорвало ему горло на Палицком поле, так и вовсе… И в Ратном, и в Михайловом Городке все давно привыкли к неподвижной бесчувственной маске, в которую превратилось лицо Немого. До сего момента бесчувственной. Сучок не ошибся – губы Андрея и правда дрогнули в подобии улыбки. Слабом, едва заметном подобии. Будто спасение общими силами Ратного что-то изменило в нём. А может, это изменение произошло раньше, а сейчас только проявилось – Сучок не знал. А вот заметить такое диво – заметил.

«Чудо, ей-ей! Да всё тут чудо! Вольные мы теперь, вольные!»

Плотницкий старшина сгрёб в охапку всех артельных, кто мог поместиться в кольцо не шибко длинных его рук, и, плюнув на всякое вежество, заорал:

– Вольные мы теперь! Слышите, вольные!

Потом был пир – не пир, но некоторое праздничное застолье. В той же трапезной. Всё честь по чести: с богатым угощением, речами, поздравлениями и Анной на боярском месте. Вот только, едва схлынула радость, зашевелился в душе у плотницкого старшины в душе червячок. Даже два. Первый стал уже привычным – боль и вина, а вот второй завёлся в душе мастера как бы не впервые…

«Эка Анна Лисовиниха повернула! Значит, пока Лиса с Корнеем нет, я тут заправляю, господарскими трудами занимаюсь. Во как! Боярыня, ети её долотом! А ведь и правда боярыня – никто и не пикнул! Вон Серафим чуть не лопнул, а бабе слова поперёк сказать не решился. Лисовиновой бабе…

Да и грамота тоже: Лисовины, стало быть, отдельно, а ратнинские отдельно. И под Лисовинами… И тоже никто не пикнул! Так кто ж нас выкупил – ратнинские или Лисовины? Или Лисовины приказали, а ратнинские выкупили? Не за то ли они летом резались? Не, надо об этом как следует подумать!»

Постепенно лишние тихо убрались из горницы. Остались только мастера, Швырок, Филимон, Андрей Немой, Макар, Тит, Прокоп и Бурей.

Сучок осмотрел оставшихся за столом, мотнул головой, твёрдой рукой налил себе чару, поднялся и сказал:

– А теперь помянем тех, кто там, у ворот, в землю лёг!

– Погоди, Кондрат! – Филимон, тоже с чарой в руке, поднялся с лавки.

– Чего годить?

– Твои мастера, как ратники, в бою пали! – Отставной десятник построжел лицом. – По ним не на поминках слёзы льют, а тризну правят! Вот и станем братьев, на брани живот положивших, славить! А слёзы бабам оставим… Слава! Чтоб удержала их Тропа Перунова! – Филимон опрокинул чару.

– Слава! Слава! – подхватили наставники, а за ними и обалдевшие от поминания Перуна плотники.

– Чего замолкли?! – рыкнул Бурей, едва поставив посуду на стол. – Рассказывайте! Какими они были?!

Сучок на секунду задумался и начал:

– Помню, годов десять тому ставили мы острог на берегу Сейма, в самой степи, считай, а тут половцы налетели…

– Как не помнить, – мотнул головой Нил. – Всем тогда досталось, а ты с Матицей кольями от степняков отмахивались, пока остальные телегу с брёвнами в ворота острога того катили… Мудила, помнишь, ты ещё портки порвал?

– Да не я – дружинник из того острога! – отозвался молчаливый обычно кузнец. – Я телегу-то довернул, да и поскользнулся, а там половец лезет! Тут бы и конец мне, да ратник этот увидал, половца срубил, а меня за портки да назад! А они и того!

– А чего ж в остроге воев не было? – подал голос Макар.

– Десяток всего, – отозвались хором Гвоздь и Струг. – Остальных боярин Козлич увёл, сука! И дозор снял, а десятнику не сказал ничего!

Андрей Немой показал на плотников, потом сделал вид, что кого-то связывает.

– Ты, Андрей, спросить хочешь, не из-за этого Козлича мастера в кабалу попали? – перевёл Филимон.

Андрей утвердительно кивнул.

– Из-за него, паскуды, – хмыкнул Сучок, – Он, стерво, за что ни брался, всё портил, а у князя в чести был. Вот из-за него да дурости моей!

– А как отбились-то? – подал голос Бурей.

– Да вот так и отбились – кто чем, – пристукнул кулаком по столу Нил. – Вон, Сучок с Матицей кольями махали, мы топорами, да и острожный народ набежал, а десятник своих ратников собрал, с вала спустил да сбоку по половцам вдарил – те задницы и показали. Не много их было, дурниной на изгон хотели взять.

– Повезло вам, ребятки, – кивнул Макар. – И сами не сробели. Ну, за воев павших, чтоб им в Ирии светлом…

– Чего вытаращились? – скребанул по столу крюком наставник Прокоп. – Да, христиане мы, но Перуна Громовержца в смертный час не грех вспомнить. Как они там с Христом – не наше дело, но Перун дружины в бой водил, когда про Христа и слыхом не слыхали. Чужим про то знать не надо, да вы теперь не чужие, поняли?

– Поняли, – вразнобой отозвались плотники.

– А раз поняли, – Прокоп поднялся, – чтоб и нам, когда придёт, с честью пасть, чтоб и нас Тропа Перунова держала, чтобы в Ирии предки да товарищи не попрекнули!

Все выпили. Над столом повисла тишина. Андрей Немой устроился поудобнее на лавке и ткнул пальцем в сторону Гвоздя.

– Теперь ты, брат, рассказывай, – перевёл Тит.

– Я вот что скажу, – начал плотник, – всяко нам бывало, и ратиться доводилось, да только мастера мы, вот о том и поведаю…

Рассказ следовал за рассказом, чара за чарой… Потом и песни пошли, да всё больше весёлые, хотя всяких хватало. Плотники тянули своё, наставники спели строевую, даже Гаркун сподобился, а вот «Чёрного ворона» пели все.

– И откуда Минька её вызнал? – спросил, не обращаясь ни к кому конкретно, Макар. – Невесёлая, прямо сказать, да правда в ней, уж мы-то знаем.

– Мы теперь тоже, – непривычно по-взрослому кивнул вдруг Швырок.

– Угу, правду сказал, племяш, – согласился Сучок.

– А коль тоже, хрр, чего носы повесили?! – рыкнул Бурей. – А ну плясовую давай!

Пока Нил своим красивым баритоном выводил плясовую, а остальные ему подтягивали, Филимон слез с лавки, бочком-бочком добрался до Сучка и приземлился рядом с ним.

– Кондрат, ты понял, чего Анна тебе и всем сегодня показала, а?

– Понял, кажись.