– А если умрешь не здраво, – кивнула Элас, – тебя даже не похоронят. Твой труп подвесят вверх ногами на внешней стене.

– И как же мы можем вам помочь? – спросил Бошелен. – Ясно, что святости вас не лишить. И как вы сами видите, мы простые путники и с нами нет войска.

«Хотя есть войско, которое нас преследует», – подумал Эмансипор, но оставил свои мысли при себе.

Имид Факталло и Элас Силь переглянулись, а затем Имид слегка наклонился вперед.

– Сейчас не торговый сезон, но слухи все равно расходятся. Рыбацкие лодки и все такое. – Он почесал изуродованный нос. – У меня есть друг, обладающий хорошим зрением. Он наблюдал за этой дорогой с вершины Хурбанского холма, так что известие пришло заранее.

– Вы те самые, – негромко сказала Элас Силь, все так же не сводя взгляда с помешивавшего вино Эмансипора. – Двое, но всего вас трое. Половина последнего города, где вы побывали, превратилась в пепел…

– Уверяю вас, это какое-то недоразумение, – пробормотал Бошелен.

– Мы слышали другое, – фыркнул Имид Факталло.

Бошелен откашлялся и хмуро взглянул на святого, заставив того замолчать:

– Вполне логично предположить, что если вы предвидели наше спасительное появление, то же самое можно сказать и о вашем короле. Соответственно, вряд ли он встретит нас с распростертыми объятиями.

– Макротуса мало волнуют слухи из соседних городов: в конце концов, все они лишь логова разврата.

– Его советники и военачальники тоже пребывают в неведении? Что насчет его придворных магов?

– Магов больше нет. Их всех изгнали. Что же касается остальных, – пожал плечами Имид, – то Макротусу вряд ли понравилось бы, если бы они стали проявлять подобный интерес, намекающий на нездоровые желания или, по крайней мере, на опасное любопытство.

– Вино готово, – объявил Эмансипор.

Двое святых резко повернули голову, жадно уставившись на котелок.

– Нам запрещены подобные… пороки, – прошептала Элас Силь.

– Полное воздержание? – Слуга удивленно поднял брови.

– Ты что, не слышал? – рявкнул Имид. – В Диве все под запретом. Спиртное, ржаволист, дурханг, сонные порошки. И для святых, и вообще для всех.

– Никакого мяса, – добавила Элас Силь. – Только овощи, фрукты и рыба с тремя плавниками. Убивать животных жестоко, а красное мясо к тому же вредит здоровью.

– Ни тебе шлюх, ни игорных домов, – продолжил Имид. – Все это считается подозрительными развлечениями.

Что-то проворчав в ответ, Эмансипор выбил трубку о каблук и сплюнул в костер.

– Любопытно, – проговорил Бошелен. – И что же мы можем для вас сделать?

– Свергнуть короля, – ответил Имид Факталло.

– Свергнуть, то есть низложить?

– Верно.

– Низложить, то есть убрать?

– Да.

– Убрать, то есть убить?

Святые снова переглянулись, но на этот раз никто из них не ответил.

Бошелен повернулся, глядя на далекий город:

– Хотел бы предварить свое согласие следующим предостережением: у вас есть последняя возможность молча забрать ваши деньги и вернуться домой, а мы с радостью отправимся дальше, в какой-нибудь другой город. В этом мире есть вещи куда хуже, чем чрезмерно заботливый король.

– Это вам так кажется, – сказала Элас Силь.

Бошелен одарил ее любезной улыбкой.

– Все? – спросил Имид Факталло. – Больше вопросов нет?

– О, у меня множество вопросов, уважаемый сударь, – ответил Бошелен. – Но к сожалению, вы не из тех, кому следовало бы их задать. Можете идти.

Рыцарь Здравия Инветт Отврат стоял над корзиной с орущим младенцем, яростно глядя на беседующих возле колодца женщин.

– Чей это ребенок?

Одна из женщин отделилась от остальных и поспешила к нему.

– У малышки колики, о Чистейший. Увы, ничего не поделаешь.

Лицо рыцаря Здравия побагровело.

– Чушь! – бросил он. – Должно быть какое-то средство, чтобы заставить это отродье заткнуться. Ты что, не слышала самый последний запрет? Громко кричащие младенцы подлежат конфискации за нарушение благополучия граждан. Они будут отправлены в храм Госпожи, где их научат обычаям Благости, в число каковых входит обет молчания.

Несчастная мать побледнела, услышав слова Инветта. Другие женщины у колодца поспешно забирали детей и спешили прочь.

– Но, – заикаясь, проговорила она, – лекарства, которыми мы раньше пользовались, теперь незаконны…

– Лекарства незаконны? Ты с ума сошла?

– Они содержат запретные вещества. Спирт, дурханг…

– У вас, матерей, вошло в привычку осквернять кровь и душу собственных детей! – При этой мысли Инветта чуть не хватил удар. – Стоит ли удивляться, что подобные злоупотребления подлежат запрету? И ты еще смеешь называть себя любящей родительницей?

Женщина подобрала корзину:

– Я не знала! Я заберу дочь домой…

– Слишком поздно. – Он дал знак, и трое стоявших за его спиной достойных шагнули вперед. Мать не отдавала им корзину, пока один из достойных не ткнул ее в глаз. Вскрикнув, бедняжка отшатнулась и выпустила корзину, которую тут же подхватили стражники и поспешно удалились. Женщина зарыдала.

– Молчать! – взревел Инветт. – Публичная демонстрация чувств запрещена! Тебя могут арестовать!

Она упала на колени, распростершись перед ним ниц.

– Встань и отряхнись, женщина, – скривившись, сказал Инветт. – И радуйся, что я тебя пощадил.

Он двинулся следом за своими достойными и их орущей ношей.

Вскоре они пришли в Великий храм Госпожи. Официальный главный вход с приподнятым помостом и стоявшим на нем громоздким алтарем, откуда время от времени доносился до народа голос объявлявшей свою волю Госпожи, считался чересчур публичным местом для того, чтобы заносить через него орущих младенцев. Соответственно, Инветт и его достойные направились к боковой двери, в которую ритмично постучал один из стражников. Мгновение спустя дверь со скрипом отворилась.

– Давайте сюда, – потребовал Инветт, забирая корзину с рыдающей раскрасневшейся малышкой. Шагнув в коридор, он закрыл за собой дверь.

Жрица, чью чрезмерную тучность не скрывали вуаль и мантия, устремила на ребенка голодный взгляд.

– Превосходно, – прошептала она. – Уже третье дитя за сегодня. Госпожа будет рада новому запрету.

– Удивительно, – проворчал Инветт. – Скоро у вас тут наберется тысяча вопящих младенцев, и как тогда Госпожа познает покой?

Жрица наклонилась и ущипнула малышку за мякоть на маленькой ручонке.

– Пухленькая какая, – пробормотала она. – Неплохо. Покой в храме нарушится ненадолго.

Инветт Отврат нахмурился, пытаясь понять, почему от этих слов ему стало слегка не по себе, но потом решил, что негоже рыцарю Здравия подвергать сомнению чистоту намерений других служителей Госпожи, и подал жрице корзину.

Дитя, до этого беспрерывно оравшее, тут же смолкло.

Рыцарь и жрица взглянули в его внезапно расширившиеся глаза.

– Словно новорожденный воробышек, – прошептала жрица, – при виде сойки.

– Ничего не понимаю в птицах, – ответил Инветт Отврат. – Я могу идти?

– Да, можете.

На кóзлы фургона уселся ворон, топорща перья на ветру, который усилился после захода солнца. Эмансипор хмуро взглянул на птицу.

– Как, по-вашему, он голоден?

Бошелен, сидевший на раскладном походном стуле