мог предположить самое худшее: будто паладин чересчур увлекается элем, вином и прочими запретными вещами, предаваясь порокам. Но это было не так. Инветт Отврат не смог бы занять такое высокое положение среди рыцарей, будь он настолько падшей душой. Собственно, за всю жизнь у него во рту не побывало ничего неподобающего – по крайней мере, такого, что попало бы внутрь.

– Так это ты, – пророкотал он, яростно глядя из-под края своего ослепительно сверкающего на солнце шлема, – тот самый недостойный червяк из соляных болот, которого зовут Имид Факталло? Значит, это твой череп треснул надвое? И тебя при этом не только оглушило, но ты еще и онемел? Наверняка тебя обрадует, что богиня приемлет ущербных как телом, так и душой. Считай, что ты получил двойное, а может, даже тройное ее благословение. Разве это не величайшая награда? Но вижу, глаза твои бегают туда-сюда, а это значит, что зрение тебя не покинуло. Так что – двойное, как я сперва и полагал. Что ж, Имид Факталло, бывший десятник дорожных рабочих третьего участка Стены, имею честь сообщить, что ввиду судьбоносного случая, из-за которого пролилось столько крови на твое лицо и на камни под тобою, отныне я нарекаю тебя святым Госпожи.

Имид Факталло уставился на рыцаря, а потом крепко зажмурился и застонал, от всей души жалея, что та проклятая повозка его не прикончила.

– Торговец сказал, что это город Диво, – сообщил Эмансипор Риз, глядя вдаль – на высокие стены со свисавшими с них на двух третях высоты странными знаменами; потрепанный фургон, в котором они ехали вдвоем, то и дело подпрыгивал на каменистой дороге.

– Гм… – вздохнул сидевший рядом Бошелен. – Пока не вижу ничего такого, что могло бы подтвердить сей факт.

– Нет, хозяин, вы не поняли: он в самом деле называется Диво – последний и самый отдаленный из городов-государств на этом полуострове. А учитывая, что за последние шесть дней мы не видели даже самой завалящей деревушки, я вынужден согласиться с торговцем: город сей и впрямь весьма отдаленный.

– Возможно, – не стал спорить чародей, поглаживая заостренную бородку. – И тем не менее отсюда я могу различить лишь одно, что могло бы показаться воистину дивным, а именно аккуратный ряд пришпиленных к стене трупов.

Эмансипор прищурился, вглядываясь в даль. Значит, со стены свисали вовсе не знамена…

– И это вы называете дивным, хозяин?

– Да, любезный Риз. Корбал Брош был бы доволен, как вы полагаете?

Слуга откинулся на спинку кóзел, разминая затекшую поясницу:

– Я бы рискнул предположить, хозяин, что городские власти вряд ли благосклонно отнесутся к краже своих… э-э-э… украшений.

– Полагаю, вы правы, – пробормотал Бошелен, задумчиво морща высокий лоб. – Гораздо больше меня, пожалуй, тревожит мысль, что известие о наших недавних проделках в предыдущем городе могло добраться сюда раньше нас.

Вздрогнув, Эмансипор Риз крепче стиснул поводья в узловатых руках:

– Искренне надеюсь, что это не так, хозяин.

– Возможно, на этот раз нам не стоит рисковать. Что скажете, любезный Риз? Объедем город стороной, найдем какое-нибудь отдаленное селение, купим приличную лодку и двинемся через залив?

– Отличная мысль, хозяин.

За все время этого разговора им никто больше не встретился, и пыль, поднятая ехавшим в другую сторону торговцем, уже оседала на видневшиеся за обрывистым краем дороги верхушки деревьев. Но тут, будто бросая вызов принятому Бошеленом решению, послышался шорох сапог, а мгновение спустя появились две фигуры: мужчина и женщина, которые несли небольшой, но явно тяжелый сундук.

В этом мире добродетелей третий и самый ненавистный демон, Порок, познал одиночество, отчаяние и тоску – что, если хорошенько подумать, было не вполне правильно. Из всех трех вышеупомянутых состояний души Инеб Кашель был хорошо знаком с двумя последними – отчаянием и тоской, но те же самые чувства он вселял в других. А теперь он страдал точно так же, как и те, кто стал жертвой его соблазнов, и это казалось ему… неуместным. Может, слово и не вполне подходящее, но чувство именно такое.

То же самое можно было сказать и о щегольской одежде танцора, которую он сейчас носил, – прежде явно принадлежавшей кому-то более высокому и широкоплечему. Роясь среди мусора в переулке позади Дворца земных наслаждений в поисках… невесть чего, Инеб понял печальную правду: сколь искусно бы ты ни владел своим телом, оно все равно рано или поздно неизбежно станет жертвой старческой немощи. Талант и мастерство не могут защитить от боли в мышцах и хрупкости костей. В мире не было места престарелым артистам, и эта жестокая истина стала еще очевиднее, когда демон обнаружил мертвого танцора. Покойник уставился невидящим взглядом в небо, и на его сморщенном лице застыло легкое удивление, а может, даже и потрясение от окончательного осознания: теперь он настолько согбен и стар, что не в состоянии исполнить свой танец, а громкий треск, которым наверняка сопровождался последний пируэт, явно не сулит ничего хорошего.

Демон сомневался, что при этом присутствовал кто-то из зрителей. Еще одна горькая истина: престарелых артистов никто не видит и никого они не заботят. Прыжок, пируэт, треск – и падение на грязные булыжники мостовой, где тебя уже не побеспокоит никто, кроме крошечных пожирателей плоти, которые обитали внутри живого тела, а теперь вышли покормиться.

Порок извечно служил убежищем для артистов. Когда ничего больше не оставалось, всегда находились выпивка и сомнительные плотские вожделения. Чрезмерные излишества на переполненных блюдах. Множество восхитительных, несущих смерть веществ – целые их мириады на выбор. Вернее, выбор этот существовал в старые добрые времена.

Но теперь в Диве всецело правили добродетели. И люди танцевали на улицах. Хотя некоторые делали это лишь ради того, чтобы умереть в танце, – своего рода последний росчерк пера. Возможностей ныне имелось множество. Вести здоровую, деятельную жизнь. Умереть медленно или внезапно. Но, увы, всегда умереть. Демон же, который вполне мог хотеть для себя смерти, умереть не мог. Он продолжал существовать, подобно извечным скрытым желаниям, и был свидетелем того, как реальность неизменно настигает этих жалких смертных. Как ни изворачивайся, однако неизбежно проснутся крошечные пожиратели плоти. И в результате… ну да, наступит конец, только конец, и никак иначе. Бедняги.

Многие ли наслаждения, мрачно размышлял Инеб, воистину чисты? Сколько жизней избежало множества ловушек, которые ставил на их пути реальный мир? То была еще одна разновидность танца, крайне непривлекательного – дерганого, манерного, сопровождающегося попытками отрицать неизбежное и судорожными впадениями в крайности. Демона подобное зрелище вгоняло в тоску. В конце концов, разве есть хоть что-то такое, что не убивает?

Когда он шарил