находятся вызывающие пентаграммы! Они связывают вызванного мною демона, пока их узор не нарушит кто-то другой! Немедленно отойдите от стола, любезнейший. Вас отделяло от смерти всего лишь одно печенье, и во второй раз я предупреждать не стану!

– Я просто хотел слизать глазурь, хозяин…

– Неправда! И из трубки у вас пахнет вовсе не ржаволистом, верно?

– Прошу прощения, хозяин. Мне не пришло в голову подумать.

– Да уж, – Бошелен пристально взглянул на него, – тут я, пожалуй, с вами соглашусь.

Женщина встала.

– Рада, что все закончилось, – сказала она. – Повелитель Бошелен, не будете ли вы так любезны снять все те смертоносные заклятия вокруг этого зала?

Бошелен махнул рукой:

– Корбал уже это сделал, моя дорогая. Но почему бы вам не остаться здесь на ночь?

Она повернулась к своим товарищам по отряду:

– Найдите себе постель, солдаты. Переночуем в сухости и тепле, прежде чем встретить новый рассвет!

В это мгновение с лестницы послышался оглушительный грохот. Моргая, Эмансипор обернулся к двери, за которой к лестнице вел широкий коридор, и успел увидеть, как дверь разлетелась в щепки и в зал ввалился голем, весь помятый и разбитый. Голова-ведро откатилась от сочащегося жидкостью туловища, немного покрутилась на месте и замерла.

Откуда-то с верха лестницы послышался писклявый голос Корбала Броша:

– Я случайно!

Бешено воя, ведьма Хурл дралась сама с собой перед дверью в «Королевскую пяту», проклиная возникшую перед нею дьявольскую преграду. Жалкие когтистые лапы ведьмы, увы, не имели отстоящих больших пальцев, поэтому дверь могла торжествующе насмехаться под ее полными ярости взглядами.

Ветер хлестал по девяти ее корчащимся телам, вынуждая часть их вжиматься в замерзшую уличную грязь. И тем не менее злость ведьмы продолжала расти. Чешуя вдоль ее хребтов стояла дыбом, а хвосты извивались, будто морские черви в ожидании быстро тонущего трупа. Чудовищный ветер бил в оскаленные пасти, холодный и безжизненный, но тоже одержимый голодом. Она царапала землю когтями и высоко подпрыгивала, охваченная звериной яростью, но порывы бушевавшего посреди улицы ветра сносили Хурл в сторону.

Разум ее заполняло единственное слово – «убивать». Оно то всплывало на поверхность, то погружалось в глубины сознания, то соскальзывало в сторону, но постоянно возвращалось в центр ее мыслей. Она ощущала его вкус, его сладкую округлость, скользкий хвост его звучания, которое жгло, будто терпкие ягоды в желудке козы. Его лизало пламя, от него исходили клубы дыма, черня воздух. Оно имело тысячу лиц с тысячей самых разных выражений, отражавших практически одно и то же – всеобщее смятение.

Хурл хотелось сожрать это слово, схватить за горло и держать, пока его не покинут остатки жизни. Ей хотелось наброситься на него в смертельном прыжке низко над землей. Взглянуть на него кровожадным немигающим взглядом из ближайшего укрытия. Ей хотелось, чтобы оно преследовало ее во снах.

И посреди всего этого безумного потока желаний жестокая дверь вдруг шевельнулась. От прежнего безразличия окованного бронзой дерева не осталось и следа. Дверь задрожала, будто в лихорадке, а затем распахнулась.

Ведьма Хурл устремилась к бесформенному пятну света и возникшей на его фоне фигуре.

«Убивать!»

Взревев, Малыш повалился навзничь под тяжестью чешуйчатых созданий, которые прыгнули ему на грудь, стремясь сомкнуть челюсти на горле, на руки, извиваясь на них подобно щупальцам, а одно чудовище попыталось вцепиться в промежность. Хлынула кровь. Он отбивался от тварей, отдирая их от себя и расшвыривая во все стороны.

А рядом слышались рев его братьев и крики посетителей таверны.

Стоявшая за стойкой Фелувил злобно выругалась себе под нос.

Котоящеров было девять, и никто из них не превосходил размерами домашнюю кошку или тощего чесоточного амбарного мышелова. Но это никоим образом не уменьшало их ярости.

Малыш сумел подняться на ноги. Крошка и остальные начали размахивать своим грозным оружием. Клинки крушили стулья и столы, поражая несчастных местных жителей, вопли которых сменялись предсмертным хрипом. По залу каталось несколько снесенных голов, на столах и грязном, а теперь еще и окровавленном полу судорожно дергались отрубленные конечности. Котоящеры ловко избегали ударов, прыгая, вертясь и раздирая когтями всех подряд.

Фелувил наблюдала за творящейся бойней со своего места за стойкой. Она увидела, как двое братьев пытались поднять трехручный меч, но тот обрушился на расколовшийся стол, и в лица и шеи обоим вонзились щепки. Какой-то котоящер прыгнул одному из парней на голову, оторвав зубами ухо, а другой брат споткнулся о стул и с грохотом рухнул на пол, где на него набросились сразу четыре кота. Вопль несчастного сменился бульканьем.

А потом удивительные котоящеры, словно бы обладавшие единым разумом, заметили Фелувил, и все девять внезапно устремились к ней, перепрыгнув через стойку. Отшатнувшись, женщина закричала, чувствуя, как их когти раздирают платье и вонзаются глубоко в плоть. Ткань быстро превратилась в клочья, по голой коже стекала кровь.

Внезапно один из котов, пытаясь вонзить клыки в ее грудь, вдруг обнаружил, что его горло яростно сжимают чьи-то зубы. Мгновение спустя взвыл еще один кот: рот на другой груди ухватил его за переднюю лапу и стиснул челюсти, ломая кости.

На тучном теле Фелувил вдруг появились новые рты – на плечах, на отвисшем животе, на бедрах. Еще один раскрылся на лбу. При этом каждый был широко распахнут, скаля острые как ножи зубы.

– Проклятая ведьма! – завопила Фелувил бесчисленными ртами. – А ну, убирайся от меня! Не будь дурой, я же твоя богиня!

В зале перед Фелувил и ее воющими и рычащими противниками, там, где посреди обломков мебели продолжали шевелиться лишь несколько лежащих фигур, остались стоять только трое братьев Певунов. Все тяжело дышали, а с их оружия стекала кровь, тела были покрыты ранами, и они не сводили взгляда со сражения, разыгравшегося по другую сторону стойки.

С левой груди Фелувил свисал мертвый котоящер с перекушенным горлом. Другой, угодивший в ловушку рта на второй груди, разодрал мягкую плоть в клочья, но рот продолжал крепко его держать, вгрызаясь в переднюю лапу.

Остальные коты отступили, сбившись в кучу на окровавленной стойке, и из их глоток вырвался хор пронзительных голосов: «Она моя! Ты обещала! Твоя дочь моя! Ее кровь! Вся целиком!»

– Никогда! – крикнула Фелувил.

Кот с перегрызенной лапой отвалился от ее правой груди, оставив на животе Фелувил следы от трех наборов когтей, и упал на пол. Взглянув вниз, она с хрустом раздавила его голову ногой.

Оставшиеся коты дружно содрогнулись, за исключением мертвого, свисавшего с левой груди.

Фелувил зловеще ухмыльнулась множеством ртов:

– Однажды я от тебя уже избавилась, Хурл, и точно так же будет и в