Парадокс, но расщепленное внимание – сугубо внутренняя проблема. Для зрителей существует только произнесенное слово, эта внезапная Вильгельмина. Они смеются, а значит, они со мной заодно. В этот миг они – часть меня, другая ипостась моего я.

Единственное скопление людей, которое я выношу, это мои зрители. Потому что не будь меня, они не собрались бы. То же самое я могу сказать о любой аудитории, которой я нравился. Чем старше я становлюсь, тем чаще в общественных местах ко мне подходят люди и рассказывают, какое впечатление произвел на них мой давний концерт или выступление в клубе лет сорок назад. И тогда я представляю себе свою многомиллионную аудиторию, теряющуюся во тьме зала… Люди, с которыми я, можно сказать, встречался лично, и между нами пробежала искра, реальные слушатели, сидевшие передо мной, по полторы, две, три тысячи человек одновременно, и все равно – один на один. Они смеялись, а значит, я до них достучался. Они ждали свои любимые номера. Иногда из вестибюля долетало: «Это ты еще не слышал „Бога нет“!» Или кто-то вспоминал, как любил Ала Слита, когда был маленьким. Мы одна семья. Родственные души. И это особенно остро чувствуется на живых концертах. Думаю, очень немногие комики, которых я знал, могли бы сказать то же самое о себе.

За вычетом своих зрителей, я очень плохо переношу людей в больших количествах. Они готовы пожертвовать своей индивидуальностью, своей чудесной человеческой исключительностью в угоду групповому мышлению. Я открыт для индивидуальностей. Мне с ними отлично. Индивидуальность – это прекрасно. Мне интересен даже самый мерзкий тип на земле, способный целиком сожрать собаку. Это завораживает. С удовольствием уделил бы ему пару минут. Обсудил бы рецепт. «Сколько сыпать соли? Нужны ли сливки?» Я заглянул бы ему в глаза – глаза существа из какого-то Богом забытого уголка Вселенной и поэтому притягивающие.

Каждый раз, заглядывая человеку в глаза, вы что-то для себя открываете, даже если там глухая стена или бесконечная рекурсия из парикмахерских зеркал. Все равно это завораживает. В любой индивидуальности что-то есть. Я впускаю чужаков к себе в душу, хотя, может быть, минуты через полторы мне захочется сбежать. Люди прекрасны поодиночке. Внутри каждого таится голограмма всей Вселенной.

Но как только они сбиваются в кучу, лепятся друг к другу, все меняется. Например, у вас есть друг по имени Джо, отличный парень. Но стоит ему сойтись с Филом, все, пиши пропало – конченый придурок. А когда рядом появилась Линда, его вообще не узнать. «Он так изменился. Это уже не наш старина Джо».

Они собираются по три, пять, десять, пятнадцать – и вот у них уже свои маленькие шапочки и нарукавные повязки, своя походная песня, тайное рукопожатие и список людей, против которых они выступают. Потом они учатся стрелять по мишеням и намечают список обязательных дел на вечер пятницы.

Однажды я составил список «людей, без которых я могу обойтись». Одними из первых в нем шли «люди, которые говорят: „Да здравствует такой-то!“, а потом идут и ради этого кого-нибудь убивают».

Идеальная группа состоит из одного человека. Иногда он отправляется за сексом к даме из аналогичной группы. Временные пары – отличный вариант. Когда-то давно существовали объединения по десять-двенадцать, а то и по сто и больше человек, смотря какая ячейка племени считалась идеальной. Когда забота о чужих детях была общей обязанностью, еще не придумали фамилий, патриархальных норм и права наследования, а про частную собственность никто не слышал. Вы могли чем-то владеть: это мой любимый камень, а это топор, который я вытесал. Но навес не принадлежал никому, им пользовались все, сидя вокруг костра. Если удавалось убить буйвола, еду делили на всех. Есть в этом что-то очень привлекательное. Но нам этого уже не вернуть.

Чем больше группа, тем она токсичнее, тем больше вероятность, что придется пожертвовать тем, что украшает вас как личность, в угоду групповому мышлению. И когда вы отказываетесь от своей внутренней красоты, вы теряете многое из того, что делает вас человеком. Во имя группы вы будете делать вещи, на которые никогда не решились бы в одиночку. Избиения, нанесение травм, убийства, алкоголизм – все это неотделимо от утраты идентичности, потому что теперь вы должны быть преданы этой надстройке – она сильнее вас, она вас контролирует.

Типичный пример – полиция. Когда вы разговариваете с копами по отдельности, перед вами самые офигенные парни в мире. Но вы точно знаете, что, выезжая в черные кварталы, когда оттуда поступает звонок о нарушении общественного порядка, они сначала избивают, а потом уже задают вопросы. И если вдруг вы окажетесь там и вызовете полицию, достанется и вам, без разницы, правы вы или нет. Про офигенных парней можете забыть. Это же касается и военных, и прочих корпоративных мудозвонов в любой точке земного шара. И, между нами, американские группы ничем не лучше любых других.

Худшее, что есть во всех этих группах, – это их ценности. Традиционные ценности, американские ценности, семейные ценности, общие ценности, НАШИ ценности. Просто прикрытие для предрассудков и дискриминации, за которые держится белый средний класс, оправдание его алчности и ненависти.

Значит ли что-то для меня флаг? Конечно, нет. Значат ли что-то слова на бумаге? Смотря чьи слова. Верю ли я в семейные ценности? Смотря что за семья. Большинство семей довольно токсичны, и это наводит на подозрения. Я мог бы назвать несколько пунктов, которые определяют наше поведение и со стороны могут быть приняты за ценности. У меня с ними проблемы – с общепринятыми ценностями, общепринятыми убеждениями и так называемой житейской мудростью.

Тот факт, что я ценю в людях индивидуальность и отождествляю себя с ними, никак не влияет на мое отношение к тому, как они устраивают свою жизнь, сколько труда у них уходит на то, чтобы организовать себя, к тем ложным ценностям, которые якобы объединяют общество. Наше общество скрепляется полной туфтой.

Я люблю анархию. Анархия и комедия – одна команда. Как анархист в душе, я не просто противник всякой власти, меня давно гложет подозрение, что люди идут не тем путем. Человечество свернуло не туда очень-очень давно. Виной всему частная собственность: «Это мое! Вы не имеете на это права!» Религия выступает за собственность, за государство: «Мы будем поддерживать этого короля». Сам монарх заявляет: «Я король, луна – моя тетя, она подсказывает мне, когда засеивать поля». Это массовый гипноз. Очень похожий на ситуацию, когда массы гипнотизируют сами себя.

Я больше не идентифицирую себя с человечеством. И уже давно. Скорее – с атомами углерода. Эта планета не дает мне ощущения комфорта и безопасности. В интересах моей работы и душевного спокойствия мне комфортнее и безопаснее всего отождествлять себя с атомами и звездами и просто созерцать глупость собратьев по виду. Это помогает избегать боли. Раньше, когда я отождествлял себя с людьми, мне часто было больно; когда отождествлял с разными группами, то имел дело с малоприятными субъектами. Теперь я не отождествляю себя ни с кем. Никто больше не вызывает у меня сильных эмоций – ни жертвы, ни преступники, ни правые, ни левые, ни женщины, ни мужчины. Да, я остаюсь человеком и не отказываюсь от своей человеческой природы. Но отвожу ей ровно столько места, чтобы она не вносила путаницу в мое творчество.