Интересная деталь: мои проблемы с сердцем всегда решались либо с помощью передовых технологий, либо благодаря экспериментальным методам. Когда мне поставили стент, эта процедура еще не была одобрена Управлением по надзору за качеством продовольствия и медикаментов. Ее применяли всего в шести больницах. Мне снова повезло, как когда-то со стрептокиназой, что именно в этой больнице она уже прошла испытания. На тот момент единственным известным мне человеком, которому поставили стент, была мать Тереза. У матери Терезы был стент – и у меня был стент. Моя мать гордилась бы мной.

Когда я думаю про инфаркты или ангиопластику, то всегда представляю работающие механизмы. Проблема может быть вызвана органическими причинами: образование тромбов – результат химической реакции. Но ее решение сводится, по сути, к глубокой очистке. Это все равно что хорошо прочистить засоренную трубу. Чем бы я ни болел, проблема всегда решалась механическим вмешательством. Мне везло. Даже перенесенная в 2003 году абляция (метод коррекции аритмии, при котором сердце подвергается деструкции, что позволяет затем контролировать сигналы, посылаемые мозгом) – это тоже своего рода настройка. Ваше сердце функционирует неправильно и нуждается в коррекции. Не скажу, что меня это сильно расстраивало, никакой трагедии. Даже после инфаркта, придя в норму, вы забываете о боли. Единственное последствие ангиопластики – небольшой надрез. Все, что вам хочется, это вернуться домой.

Я люблю во всем порядок. В моем мире все разложено по полочкам – физические проблемы отдельно, душевные отдельно. Мне пришлось заняться своей физической формой, чтобы она не отражалась на душевном состоянии и не мешала работе. В интервью меня иногда спрашивают: «Разве после инфарктов ваша жизнь не изменилась? И вы сами не изменились?» Я бы так не сказал. Конечно, пришлось заняться спортом, потому что раньше я всегда вел сидячий образ жизни. Пришлось пересмотреть питание, потому что я привык есть все подряд – типичный американец. Всего два изменения. Я никогда не жил с ощущением дамоклова меча. Конечно, понимал, что бахнуть может в любой момент, но справиться с этим помогла – не рискну сказать, в какой мере, – чудесная вещь, которую нам недавно открыли: отрицание. Хотя, на мой взгляд, отрицание – это нечто другое. А я говорю просто о разумном отношении к себе, если вы не хотите превратиться в нытика, мученика и жертву.

Почему еще я так спокоен в этой ситуации – потому, что счастлив в любви.

Я встретил Салли Уэйд примерно через полгода после смерти Бренды. Она работала комедийным сценаристом в Голливуде и всегда хотела со мной познакомиться, но стеснялась. Первый шаг вместо нее сделал ее пес Спот. Нас влекло друг к другу, в Салли я чувствовал родственную душу, а мне всегда не хватало таких людей. Но я еще не отошел от недавней смерти Бренды и к новым отношениям был не готов. Салли не торопила меня, и, когда мы наконец начали встречаться, я уже знал, что она станет женщиной моей жизни. Так и случилось.

Моя работа – это по большей части разрыв шаблонов. Но, говоря о нас с Салли, без них, по-видимому, не обойтись. Я уже использовал пару клише, вот еще несколько: это была любовь с первого взгляда, мы без ума друг от друга. Мы ужасно друг друга любим. Вокруг любви много такого словесного добра. Как ни странно, все это правда.

Я уже в том возрасте, когда могу позволить себе некоторую непоследовательность.

* * *

В последнее десятилетие, с конца 90-х и до начала нулевых, когда к власти пришел Буш, меня не покидало чувство, что я расту, становлюсь сильнее. Творческое развитие всегда открывало мне новые дороги. Да, хватало и тупиков, и окольных путей, но, несмотря на это, все время было ощущение душевного, интеллектуального и эмоционального роста, я постоянно совершенствовал свое ремесло. Благодаря Джерри я никогда не сидел без дела, давал и по 125, и по 150 концертов в год. Меня всегда ждет публика в Топике, Юджине, Орландо или Стивенс-Пойнте, штат Висконсин. Всегда найдутся желающие тихо посидеть в темноте – хотя не так уж и тихо, на самом деле, но хотя бы организованно. Заплатить, послушать меня и повосхищаться мной. Мне это жизненно необходимо. Ради этого я живу.

Мне постоянно задают вопрос: «Зачем вам все это? Не хотите ли уйти на покой? Разве вы не устали от гастролей?» Знаете, я давно усвоил одну простую вещь. Заниматься своим любимым делом без всех этих людей я не могу. Поэтому приходится приезжать к ним. Они ведь ко мне не приедут. Даже если я им заплачу.

Конечно, есть и обратная сторона медали. Убогие задрипанные мотели, допотопные аэропорты, где у самолета отваливается крыло, – ни для кого не секрет, что в дороге случается всякое. И еще я терпеть не могу стоять за кулисами. Хуже места не придумаешь. Как будто вышел на ринг, а бой еще не начался. Именно там я любил прикладываться к бутылке. Но должен сказать, что на сцене я преображаюсь – пусть не каждый вечер и не каждое мгновение вечера, но достаточно часто. Стоит выйти к зрителям, как плохое сразу забывается.

Не важно, какой опыт у вас за плечами – тридцать лет или сорок. Не важно, насколько вы собой довольны, насколько уверены в том, что делаете, и в том, как к вам относятся. Но каждый раз, выходя на сцену, я начинаю с нуля. С самого начала. Они снова в моей власти, и я делаю с ними, что захочу! Это и есть жизнь! Пища для души и тела.

Не знаю, будут ли у меня еще фильмы. Я снялся у Кевина Смита в «Догме» в 1999 году и в «Девушке из Джерси» в 2004 году, где сыграл написанную для меня роль отца Бена Аффлека. Мне нравится работать с Кевином, с ним у нас отличный словесный пинг-понг. Сближает и то, что мы оба католики. Сниматься я люблю: это настоящее братство и прекрасный опыт, к которому мне повезло хоть чуть-чуть приобщиться. Но если стендап я бы сравнил с бегом, то актерство – с силовой тренировкой. Аэробные нагрузки нужны для хорошего самочувствия. Силовые тренировки задействуют совсем другие группы мышцы, и хорошее самочувствие связано с другими ощущениями. Я бегун, который иногда заходит покачать железо.

Мне важнее результат, чем награды. Знаете, что меня особенно радует в моем сотрудничестве с «Эйч-би-оу»? Что у меня уже тринадцать шоу, и это бросает вызов всему комедийному цеху. Для комиков, пришедших в профессию, это новый стандарт. Тринадцать часовых шоу на канале «Эйч-би-оу» – и вы в клубе! Приятно, когда можешь сказать: «Ну вот я и доказал себе и своим зрителям все, что хотел доказать в имеющемся формате».

Я говорю о живой стендап-комедии. Когда-то давно я назвал свою профессию фиглярством – вот им я и занимаюсь. Раньше этот вид комедии считался простонародным, плебейским искусством. Возможно, в этом и состоит его суть. Живой стендап я не променяю ни на что. После пережитых в начале 70-х метаморфоз телевидение нужно было мне только для рекламы самого себя. События и обстоятельства, сделавшие меня одним из ведущих комиков своей эпохи, стали моим благословением и моим проклятием. Комик, который продержался дольше всех, занимаясь только стендапом и отдав ему все силы. Именно это позволяло мне совершенствовать свое ремесло и заниматься саморазвитием.

Многие из тех, кто использует стендап как трамплин для кино, потом отодвигают его на второй план, а то и вовсе забывают. Или возвращаются по какому-нибудь специальному поводу, дают пару концертов, а потом два года о них не слышно. Единственные, кто посвятил стендапу всю жизнь, начинали в 40—50-е годы – в эпоху Джеки-Джоуи, как я ее называю. Достигнув определенного профессионального уровня, они удерживали его до самого конца. Смею сказать, что я один из тех немногих, кто, не делая карьеры в кино и/или на телевидении, поднял стендап на новую высоту. Эта мысль очень греет, наполняет особым чувством. Если бы я тоже был ровесником эпохи Джеки-Джоуи и двадцать лет показывал одно и то же, то напоминал бы заезженную пластинку. А я иду вперед, карабкаюсь на новые вершины. И вношу свой вклад в это плебейское искусство.