– За припасами? – повторила Кэтлин. Кто может послать маленькую девочку за припасами в разгар революции? Когда она не ответила, девочка приняла ее молчание за согласие и, взяв Кэтлин за руку, потянула ее за собой.

Вдалеке грянула стрельба. Кэтлин скривилась, затем заторопилась вперед. Девочка не стала возражать против ее быстрого шага и трусцой побежала рядом, а когда Кэтлин бросилась в переулок, чтобы избежать встречи с приближающейся группой гоминьдановцев, сказала:

– Мне нравятся ваши волосы.

И тут Кэтлин наконец узнала малышку, потому что примерно то же самое она сказала ей как-то раз на собрании коммунистов. Теперь все встало на свои места. Она была дочерью рабочих и находилась здесь, потому что ей больше некуда было идти.

– А мне нравятся твои, – ответила Кэтлин. – Мы скоро придем?

– Мы уже почти на месте.

Они свернули в следующий переулок. В то время как другие переулки были пусты, здесь находилась целая группа рабочих – притом принимающих активное участие в восстании, судя по их ранам. Должно быть, здесь они отдыхали и приходили в себя – кто-то сидел, прислонясь к стене и зажимая рубленую рану на груди или на боку, кто-то прижимал ладонь к окровавленному глазу. Свет здесь был тусклым – солнце уже начинало заходить, и город был погружен в оранжевую дымку. Краски сливались будто на палитре, залитой дождем, и рабочие казались сейчас похожими друг на друга.

Девочка убежала, неся бинт туда, где он был нужен, и, предоставленная сама себе, Кэтлин опустилась на колени перед молодым человеком, не намного старше ее самой, и начала ощупывать его окровавленный лоб. В этом-то и заключалась суть ее умения вписываться в любую обстановку. Надо делать вид, будто она здесь своя, будто у нее есть дело; и нельзя выказывать никаких колебаний.

– Кто это сделал? – спросила она. – Полиция или Алые?

– Не все ли равно? – ответил раненый. – Ни те ни другие. Меня ранил Белый цветок. – Он подтянул колени к груди и сплюнул на бетон. – Мы близки к тому, чтобы занять почти все районы – за исключением Чжабэя. Эти русские ублюдки дерутся там, как черти.

Кэтлин ощупала его щеку. На ней красовался синяк, но ничего – он выживет. Обычно раны на голове сильно кровоточат даже тогда, когда они пустяковые.

– В самом деле? – небрежно бросила она.

Парень насторожился и посмотрел на нее, оценивая. До этого он просто взглянул на нее, когда она встала рядом с ним на колени.

– Вы не похожи на человека, который стоит за правое дело.

Кэтлин встала и отряхнула руки.

– А как выглядят люди, которые стоят за правое дело?

Он пожал плечами.

– У нас нет такой красивой одежды, уж это точно.

Когда солнце зашло, рабочие в переулке тут же ощутили это, почувствовали, как в их кости проникает холод, тем более что они и так были голодны и утомлены. Здесь находились те, кто больше не мог сражаться, в чьих сердцах потух огонь.

– А что у вас есть? – спросила Кэтлин. – Нетерпение? Изнеможение?

Парень дернулся, едва не ударившись головой о кирпичную стену.

– Как вы смеете…

– Вставайте, – гаркнула Кэтлин. Темнота ожила, разбуженная резким звуком ее голоса. – Сидя здесь, вы становитесь легкими мишенями, вас всех перебьют.

– Но…

– Вставайте.

Переулок затих. Раненые и усталые рабочие слушали Кэтлин, смотрели на нее, на эту девушку, явившуюся из ниоткуда, но говорившую как одна из них. Она медленно повернулась, и, хотя луна еще не взошла, ее глаза разглядели выражение лиц ее слушателей.

Раненый парень встал.

– Хорошо, – сказала Кэтлин. Она слышала стук полицейских дубинок. Сюда шли полицейские, и неважно, кому они подчинялись. Они приближались – и приближались быстро.

– Итак. – Она оглядела переулок, полный рабочих. – Мы сдадимся и будем ждать смерти или вступим в бой, чтобы жить?

* * *

Стрельба продолжилась и после наступления темноты. Джульетта ожидала, что к сумеркам она стихнет, но звуки выстрелов не прекратились даже тогда, когда свеча догорела и комната погрузилась в темноту.

– Скорее всего, это обороняются твои Белые цветы, – прошептала Джульетта, дыша на свои руки. Ее пальцы были холодны как лед, но теперь они хотя бы были чистыми, поскольку она смыла с них кровь.

– Это гиблое дело, – тихо проговорил Рома. Самая ожесточенная стрельба доносилась с севера, с территории Белых цветов. – Рабочие вооружены. Их куда больше, чем гангстеров, и, судя по этим звукам… по всему городу их могут быть сотни тысяч.

Джульетта прижалась затылком к стене. Она и Рома сидели на матрасе, завернувшись в одеяла, чтобы спастись от холода. Луч света, проникающий в щель между досками, которыми было заколочено окно, прочертил между ними светлую линию.

Она надеялась, что ее родители целы и невредимы. Надеялась, что их дом на окраине города не пострадал, что рабочим не придет в голову напасть на главаря Алой банды и отрубить голову дракона. Впрочем, это было маловероятно, хотя рабочие и ненавидели гангстеров. Алая банда была союзницей Гоминьдана, а коммунисты все еще состояли в союзе с Гоминьданом, по крайней мере на бумаге. Так что, если слово коммунистов что-то значит, они наверняка приказали рабочим ни в коем случае не причинять вред Цаям.

Во всяком случае так Джульетта говорила себе, чтобы не сойти с ума.

Она еще раз подышала на свои озябшие руки. Видя, что она замерзла, Рома передвинулся через линию, которую прочертил между ними лунный свет, и сжал ее пальцы. Первым ее побуждением было крепко схватиться за его руку. Когда он насмешливо посмотрел на нее, она отпустила его, и он начал растирать ее руки, пытаясь согреть их.

– Рома, – сказала она, – этот хаос… ночью он не прекратится, как прекращался раньше. Все изменится, станет другим.

Рома провел большим пальцем по ее запястью.

– Знаю, – ответил он. – Пока наше внимание было отвлечено, мы потеряли власть.

Пока Алая банда и Белые цветы гонялись за шантажистом и старались подмять друг друга, под сурдинку голову подняла третья сила.

У гангстеров все еще было оружие, люди, связи. Но у них не останется территории, на которой они могли бы вести дела. Если восстание закончится победой, утром Шанхай превратится в город рабочих. Будет положен конец власти дутого правительства, при которой гангстеры могли делать все, что им вздумается. Город перестанет быть автономным раем для тех, кто ведет торговлю и творит насилие.

– Все это кажется мне таким тщетным, – проворчала Джульетта. – Коммунисты вооружились, рабочие захватывают город. И никаких нападений чудовищ, никаких вспышек помешательства. Возможно,