Больше ему в Стоохсе делать было нечего. Теперь его путь лежал в лояльным его роду старейшинам, а после них – к Летэ фон де Форанциссу, чтобы раскрыть посредством Гейонеша перед главой совета все свои воспоминания: разговор с Кристианом у Балготта, затем в Аммовском лесу, результаты расследований Горрона в Ноэле и скрытые угрозы Мариэльд.

Элегиар.

2154 год, начало лета.

Ключ провернулся в замке. Момо вынырнул из мира грез, где ему снилась его милая Барбая. В проеме двери показалась дородная фигура тетушки Карцеллии – травницы, которая живет по соседству. Тетушка каждый день заглядывала к выздоравливающему Момо и приносила ему еду, очищала горшок и изредка выбивала пыль из матраца. Когда у этой уставшей от жизни женщины было хорошее настроение, то она расщедривалась на новости. Их она выпаливала скороговорками.

Зайдя в комнатушку, Карцеллия поставила на табурет глиняную миску с похлебкой на муке.

– Здравствуйте, тетушка, – зевнул юноша и потянулся на топчане.

– Доброе утро, Момо.

Женщина по-свойски подошла к окну, распахнула ставни и излила горшок за подоконник, даже не глядя, уж не проходит ли кто-нибудь внизу. Затем, торопясь, вытерла руки о передник и уселась напротив Момо. Момо поднялся с постели, еще хватаясь за рану на боку, и принялся задумчиво глотать едва теплый суп. Карцеллия не сводила с него ожидающего взгляда.

– Вы куда-то торопитесь? – спросил юноша, чавкая.

– Да. Так что работай ложкой поживее! Сегодня на площади вешают. Знаешь, кого?

Момо в ответ лишь мотнул головой, быстро дожевывая морковку и лук в супе.

– Консула Шания! Златожорцы ж такие, ай гнилье, – ворчала травница. – Покушались на жизнь нашего короля! Там все консулы соберутся. Зрелище редкое. Их-то и не увидишь, прячутся у себя в Золотом граде. Там и вешают. А тут расщедрились. Так что жуй быстрее, Момо. Там, поди-ка, уже собираются!

– На Западной площади, тетушка, вешают?

– Да. Ты кушай, кушай. Вот тебе еще хлебушек, а то, поди-ка, худенький такой, тоненький. Кушать тебе надо!

Момо кивнул и заработал челюстями, довольный такой заботой. Тетушка готовить умела. И даже незамысловатый суп с мукой на овощах получился у нее очень вкусным. Он с сожалением думал, что скоро ему снова придется давиться этими жуткими похлебками в дешевых харчевнях.

– Момочка, я тут спросить хотела… А где все твои друзья? – спросила вдруг скороговоркой Карцеллия.

– Какие? Вы о чем?

– А вот такие, молодчики… Помню, всегда у тебя тут всякие ходили, и приличные, и неприличные. То толстый такой, с зеленой брошкой, которая вон на столе лежит, то смазливый такой, в пелерине, как у тебя на стуле висит, то дядька твой, то хлыщ какой-то. А сейчас, поди-ка, пропали все разом!

– Не знаю, – осторожно заметил Момо. – Дела у всех…

– У всех сразу? – прищурилась тетушка.

В коридоре послышался шум, и любопытная травница решила отложить допрос на другое время.

Кто-то поднимался по узенькой лестнице наверх, под самую крышу. В отворенную дверь комнаты, ибо тетушка никогда не удосуживалась закрывать за собой, заглянула девушка. Она, пряча красные от работы руки в передник, нашла взглядом Момо, частично скрытого за широкой спиной тетушки. Затем продолжила с какой-то тоской осматривать комнату.

– Простите, – сказала Барбая. – А Галь так и не появлялся?

– Галь? – Карцеллия повернулась и фыркнула, разглядев гостью. – А, это ты… Здороваться не учили? Не было его!

– А когда будет?

– Мне-то откуда знать, милочка? Ты видишь у меня на лбу знак предсказательницы?

Момо при виде Барбаи сначала побледнел, а потом щеки его тут же налились пунцом. Он моментально ожил, позабыв о ране в боку. Мигом залив в себя остатки супа и не глядя на травницу, Момо сунул ей в руки глиняную миску, кивая, мол, забирай. Душой и сердцем он уже был у порога, обнимая свою милую Барбаю! Ах, как же он соскучился по ней!

– Ну что-то же он говорил? – не отступала Барбая.

– Ничего не говорил, – буркнула травница. – Кто ж знает этих гулящих мужиков, милочка! Я его за руку не вожу! Забыл он уже о тебе. И правильно сделал, между прочим…

– Галь не гулящий, нет-нет! – вмешался Момо. – И не забыл! Я… Я его племянник, к слову. Так, тетушка Карцеллия, спасибо вам. Все, забирайте тарелку. Вы там на площадь собирались!

И Момо очень живо подскочил с кровати. Потом только он вспомнил, что на нем лишь спальная рубаха, пусть и длинная, и вдруг ни с того ни с сего засуетился. После его слов дородная Карцеллия кивнула, согласившись, и поднялась. Она обошла Барбаю в дверном проеме, нарочно толкнув ее широченным бедром, и исчезла с миской и ложкой в руке в коридоре.

– Ты… Вы проходите, проходите, проходи, – засмущался Момо, и краска радости разлилась по его веснушчатому лицу. – Вот сюда садись!

Барбая прошла в комнатушку, оглядывая ветхие, облупившиеся стены, щели размером с палец, дешевые отрезы материи, выкройки на столе и огромный слой грязи, покрывавший это. Она присела в кресло, ойкнула и достала из-под попы подушечку с иголками, которую вечно по рассеянности туда бросал Момо. Во взгляде Барбаи разлилась скука, но она замерла в ожидании ответов.

– Так где Галь? – нетерпеливо спросила она.

– Галь? Ну, он… Это мой дядя… Он… Он пока занят!

– А когда будет?

– Не знаю. Не вставай, не вставай, Барбаюшка. Куда же ты идешь?

– Я тороплюсь, – пожала плечами прачка. – На площади будут вешать. Хотела позвать Галя. Раз уж он сам ко мне не ходил. Но коль его нет…

– Мы можем вдвоем сходить! Я… – Момо вмиг перестал чувствовать боль в боку, и показалось ему, словно выросли у него за спиной крылья. – Я тоже пройдусь. Долго лежал, знаешь ли. Надо пройтись, вот!

Барбая скользнула презрительным взором по немытым космам Момо, его некрасивому лицу, еще в чем-то детскому телу: вытянутому и с узенькими плечами. Прачка поморщилась от тоненьких усиков над губой юноши, фыркнула и поднялась из кресла.

– Да нет уж, спасибо! – заявила она.

Но Момо, не слыша, уже натягивал легкие чулки и, морщась, крепил их ремешками к поясу на талии. Затем с трудом надел шаровары. Он, закрыв дверь на ключ, заковылял за стремительно удаляющейся девушкой и догнал ее уже на улице.

Барбая, оглянувшись, нахмурилась, но шаг не ускорила. Ей пришла в голову мысль, что если она будет плохо обращаться с племянником Галя, то Галь на нее обидится. Но, право же, думала прачка, до чего же нескладный этот племянник – ни красоты, ни стати дяди. Уродец, одним словом. И взгляд, как у коровы.

Момо догнал Барбаю и, со страстью разглядывая ее тонкую талию, округлые бедра и высокую грудь, постарался взять ее по-свойски под руку, как привык. Они так часто гуляли под рожковыми деревьями у прачечной ее двоюродного дяди. Он любил гладить ее шершавые, покрасневшие от работы руки, целовал их, припадал к ним губами. Однако прачка, возмутившись, лишь вырвалась и отодвинулась.