Наги молчали. Лишь склонили головы и закрыли глаза, когда на них накидывали петли виселицы, отстроенной в виде дерева. Мертвеца держали двое стражников, пыхтя, чтоб он не развалился раньше положенного. Толпа замерла. А чуть погодя открылся люк, и изменники провалились в него, в объятия смерти. Пока мертвый Мартиан, в котором уже невозможно было узнать сына Абесибо Наура, висел безжизненной тряпкой, наги качались вверх-вниз и влево-вправо, трепыхаясь. Шеи у них были крепкие, но и это не спасло их от смерти. В конце концов синюшные лица замерли, а змеиные тела перестали корчиться.

Толпа взбудоражено завопила, но даже сквозь эти радостные вопли стал просачиваться негодующий ропот. Кто-то, попавший под увеличение налогового бремени уже для простого люда, выкрикивал унижения. Ропот стал расти – и вот будто пчелы в улье загудели.

И только когда консулы стали подниматься и величественно спускаться с помостов, чтобы вернуться в безопасный Золотой город, Барбая вдруг увидела Юлиана. Он следовал рядом с Иллой Ралмантоном и сел вместе с ним в паланкин, пока не пропал за черной, тяжелой шторой.

– Что? Галь? – не поверила прачка, различив знакомый облик.

Юлиан отодвинул штору, чтобы поздороваться с одним из верховых аристократов. Прачка убедилась – вот он, вот он, ее возлюбленный! Но Момо тут же вцепился в порывающуюся броситься к паланкину девушку.

– Нет, стой, Барбая! Не надо!

– Да отстань ты! Галь! Галь!

– Это не Галь!

– Да отвали уже! – закричала Барбая и кинулась к помостам и мимо них, к Юлиану. – Галь, любимый!

Момо, чувствуя, как боль растекается в боку, попробовал утащить ее силой, но она не поддавалась. Он тянул ее за рукав, хватался за осиную талию, пытался ослабшими руками остановить, пока Барбая вдруг не замерла. Она обернулась, злобно посмотрела на Момо и с силой толкнула его.

– Пошел вон, страхолюдина! – вскрикнула она. – Достал ты меня, урод!

Момо завалился в толпу на грузного ремесленника, который сразу же в ярости схватил его за грудки и потряс. А когда он увидел перед собой лишь перепуганного мальчишку, то отпустил его, предварительно дав увесистого пинка.

А Барбая почувствовала, что настал ее шанс изменить судьбу! Что вот она – красивая жизнь! Только руки протяни к любимому. Она была уверена, она догадывалась, что Галь – особенный. Ведь однажды он попался ей на глаза в таверне одетым в дорогой наряд. Она знала, что он – тайный богач. Он ей клялся тогда в любви под рожковым деревом, он шептал, что она самая замечательная. А теперь вот он!

– Галь!

Она неистово вопила, уже мысленно сидя в паланкине рядом со сказочно богатым Иллой Ралмантоном. Она щегольнет в красивых платьях перед другими прачками, показавшись ненадолго из повозки, в которой будет ездить, чтобы снова исчезнуть. Она будет жить в Золотом городе, которого всю жизнь была достойна! Ее увидят все, кого она отшила, как негодных, и все будут грызть локти от того, что не были слишком настойчивы и богаты для нее! А ее бывшая соседка Ельзолла, эта маленькая дура, которая удачно выскочила замуж за ростовщика с улицы Ольх… Вот она обзавидуется!

– Галь!!!

Но Барбайю остановила стража, откинула ее, безумную, назад, ощерившись копьями. Прачка перекувыркнулась и приложилась головой о подводу. Так, едва не попав под копыта отъезжающей лошади, она с трудом отползла в сторону и протянула руку к Юлиану, который, как ей показалось, на миг выглянул из паланкина. И поднялась: плачущая и ничего не понимающая. Почему он забыл о ней?

В это время Момо, дрожащий и злой, развернулся и, чувствуя, как заплетаются его ноги, пошел домой.

– Дура, – зашипел он, сдерживая рыдания. – Дура… Ненавижу!

А когда юноша дошел до дома, то ноги его подкосились, и с великим трудом он дотащил себя до постели, куда и рухнул, как неживой. Из груди его вырывались несчастные стоны, а ненависть закипела в глазах. В боку снова болезненно закололо.

Стащив с себя штаны, чулки и рубаху, Момо завернулся в одеяло, дрожа, будто на улице стояла лютая зима. Затем оглядел свою еще впалую грудь, узкие плечи, пощупал неровное лицо и, трясясь уже от ненависти к самому себе, обратился Юлианом. Теперь у стены свернулся калачиком, под залатанным одеялом, нагой взрослый мужчина.

Элегиар.

2154 год, осень.

Был прохладный, осенний вечер. Пока Габелий заклинанием заваривал какао-бобы и посербывал из кружки, чтобы согреться, Юлиан одевался для праздника во дворце. В конце одевания он, весь в черном, длинноногий и худой, обмотал вокруг головы шаперон и закрепил отрез древесной брошью.

– Габелий, – сказал после раздумий он. – Вам будет лучше остаться здесь, в Золотом Городе. Вы рискуете понапрасну.

– Знаю, знаю… Но что ж поделать, если дома меня ждет моя женушка? Да и разве допек я кого за свою спокойную жизнь, чтобы мне мстили?

– Наш майордом Фаулирон тоже никого не допекал, но его задушили шнуром! Поймите, Габелий. Вы расцениваетесь всеми, как окружение достопочтенного.

– Понимаю…

Старый маг допил горячее какао, обтер губы и стал приводить в опрятный вид свою кустистую бороду.

Нынешним вечером во дворце свершится помолвка между принцем Флариэлем и принцессой Бадбой. Однако допустят туда только высшую знать с малым количеством приближенных. В число приближенных маг не входил. Поэтому Габелий намеревался, проводя советника, успеть до колоколов тишины вернуться к своему дому в Мастеровом Городе, чтобы заночевать там.

– Ну право же, – мягко добавил маг, – если быть честным, то я – человечек маленький и для дворца, и для нашего хозяина. И никому не интересный. И хозяин от моей смерти нисколько не опечалится… Так что твои опасения преувеличены…

– Это вы преуменьшаете.

– Нет-нет! – впрочем, Габелий не сдержал довольной улыбки. Он любил, когда о нем пеклись. – Но ты Юлиан, право, побеспокойся лучше о своей безопасности, ибо это ты – наследник рода и опора нашего хозяина, которого ты гневишь своими походами в Мастеровой город…

– Я не был там уже с месяц. Но речь сейчас о вас! Если вы думаете, что с вами обойдется, то знайте – так мыслит каждый, уверенный в том, что умрут все, кроме него. Вернитесь сюда! Вашей же семье будет лучше, если вы останетесь живы, а не героически умрете, добираясь до них по темным переулкам.

Маг задумался, но снова ушел от ответа:

– Может быть…

– Не может, а последуйте моему совету!

Габелий снова вежливо хмыкнул, делая вид, что согласился с доводами Юлиана. Одевшись, он взялся за кошель на столе – прибавку к празднику Прафиала – и бережно уложил его в суму. И вышел в коридор.

Дигоро, наблюдавший эту сцену, тут же распахнул молитвенник.