– Нужно увести императора! – закричал Филипп, видя, как их начинают окружать и продавливать. – В безопасное место! Через лес!

– В лес! – поддакнул император, пища из-под капюшона. – Ведите меня в лес! Обойдем неприятеля! И к гвардии! Герцог! Герцог, идите за мной!

Нападавших было много. Сзади и спереди на выручку пробиралась через горы трупов подмога, бросив коней, бесполезных в этой свалке. Однако ее тут же окружали и убивали. Охрана Кристиана редела на глазах. Никто в сплошной завесе дождя ничего не понимал. Жив ли император? Или уже убили? Ливень скрыл число нападавших, но чуткие уши Филиппа, который нарочно отправил свою гвардию в авангард, чтобы спасти ее от возможного побоища, слышали сквозь дождь звон мечей даже на расстоянии мили отсюда. Бой завязался на протяжении всего этого отрезка тракта.

– Милорд! – крикнул Филипп герцогу, пытаясь дозваться до того, отделенного стеной нападающих. – Я отведу его величество!

Оставив герцога Круа, к которому подоспела подмога, когда его уже пытались стащить из седла, Филипп настойчиво взял поводья императорской кобылы. И повел ее в лес вместе с небольшим сопровождением. Навстречу им бросались волны местных вперемешку с гарнизоном Тороса, но часть их умирала, так и не добежав.

Кристиан глядел напряженно во тьму, глядел по-взрослому, и вокруг него замерцал едва видимый магический щит. Отбиваясь от стоохсовцев, граф с охраной забрались на пригорок, чтобы отъехать от места сражения, и скрылись в темном лесу с южной стороны.

Навстречу им выпрыгнул испуганный юнец с палицей, затаившийся в кустах, чтобы исподтишка ударить в убегающих. Но он тут же пал от вездесущего меча Филиппа. Императора продолжали уводить вглубь ельника.

Сначала звон стали, крики и треск копий заглушились ливнем, а вскоре и вовсе остались далеко позади. Охрана боялась молвить и слово, лишь следовала за прославленным Белым вороном, не сомневаясь в его действиях. Тьма и тишина окутали маленький отряд. Смыкались сверху ели, переплетаясь в верховье почти черными ветвями. Ноги проваливались по щиколотку в мокрый разросшийся мох.

Кристиан оборачивался назад и слышал, как тускнеют звуки битвы. Наконец, наступила тишина, прерываемая лишь треском еловых ветвей в ковре изо мха. По бокам выросли отвесные холмы – отряд пошел по узкой лощине.

– Разверни коня, Филипп, – приказал Кристиан. – Мы слишком отдалились от тракта.

Один из охранников огляделся и потянулся к факелу, чтобы зажечь его. Заблестел клинок. Первый охранник пал наземь, а рядом упала в объятия мха его голова. Второй и третий не успели даже вскрикнуть, как их постигла та же участь. Три обезглавленных трупа легли в лесу, пока меч свистел с невероятной скоростью и силой. Филипп стащил Кристиана с коня за ногу. У горла вздрогнувшего ребенка притаился клинок.

– Всякой хитрости я ждал, но не столь безумно прямого поступка. Зря ты это делаешь… – запищал Кристиан, трепыхаясь в стальных объятиях. – Зря. Одно мое желание…

– И ты бы меня уже убил, но не делаешь этого, хотя у тебя была возможность осуществить задуманное еще у Балготта! – отрезал холодно Филипп.

Лезвие скользнуло по горлу ребенка, и тот почувствовал, как ручеек теплой крови побежал по белоснежной кружевной рубахе, которая выглядывала из-за нагрудника и плаща.

– Зачем тебе Донт? – спросил граф.

– Филипп…

Ели над ними вдруг зашумели. Стволы у них затрещали, а корни вспучили земли, показываясь из-под мха то тут, то там. Клинок в пальцах Филиппа словно обрел свое сознание и попытался отодвинуться. Рука того поначалу дрогнула, поддавшись, но он преодолел слабость, покорил ее, и Кристиан, вспотев в объятиях графа, обмяк – Филипп был невосприимчив к магии.

Лес снова затих. Лишь колыхалась меж его сине-черных ветвей тьма. Теперь один лишь дождь стучал по двум фигурам в ночи, да глядели из-под еловых лап чертята. И гримы сверкали глазами-фонарями, стягиваясь на запахи смерти у тракта. Шли они бесшумно и медленно, ступая по валежнику.

Филипп, таким же твердым голосом, не испугавшись, ибо он уже зашел слишком далеко, пригрозил:

– Говори! Коль ты думаешь, что у меня не хватит духу перерезать тебе глотку, то ошибаешься.

– Ты безумен… Это безумие погубит тебя…

– Говори! – и холодное, мокрое лезвие коснулось щеки юнца. Ручей крови побежал по вспоротой щеке, на которой на всю жизнь останется шрам.

Кристиан вскрикнул, но, чувствуя, как хватка немного ослабла, чтобы дать ему сказать, выдавил себя:

– В Донте усыпальница…

– Что за усыпальница?

– Усыпальница моих братьев и сестер. Тех из них, кто не пожелал обрастать плотью и остался в пещерах возле шва… Там, где еще витает дух нашей Матери. Я не вру… Да ты ведь был там. На пороге усыпальницы. Но как ты там оказался? Следовал за тем несчастным, обращенным в обруга и забывшим, как снова принимать человеческий облик? Ведь неспроста тебя выделяют из мутной пелены бытия наши братья младшие, чувствуя на тебе отпечаток первородной Матери…

Филипп обратил внимание, как в темноте блеснули глаза грима-совы. Призрак перелетел с дерева на дерево в сторону тракта, но голова его была повернута к беседующим. Действительно, граф уже не раз замечал после восхождения из пещер, что неразумные гримы, которые бесцельно бродили по миру, будто видели его.

Значит, император сказал правду.

– Почему Донт тебе понадобился именно сейчас?

– Жители Стоохса проводят раскопки… Они добрались до пещер, Филипп. Их не смогут исследовать из-за концентрации неги, но это – потревоженная святыня. Как и для тебя святыня – семья.

Император стоял, дрожал, будто от холода, и говорил напряженно. Приставив к его горлу клинок, Филипп знал, что рискует своей жизнью, что его могут убить, но иначе он поступить был не в силах. Или сейчас, или никогда!

Лезвие снова прижалось к нежной шее.

– Зачем вам нужен Уильям?

– Я не знаю. Мне плевать на рыбачка с Малых Вардцев, – улыбнулся раздраженно Кристиан.

– Врешь.

– А много ли ты знаешь о тайнах своих братьев и сестер старейшинах? Сомневаюсь… Наша жизненная тропа тоже разделилась, Филипп. Кто-то отчаялся и ждет забвения, дремля в усыпальнице. Кто-то до сих пор путешествует, желая познать материю и управлять ей. Кто-то следит за миром и защищает спящих. Я делаю свое дело, а Гаар – свое.

Филипп вспомнил имя божества вампиров и посильнее сдавил мальчика в своих объятьях.

– Гаар? Уж не сказками ли ты меня потчуешь, обманщик?

– Нет… Нет… Пусти, больно…

Кристиан снова начал задыхаться. Корона его свалилась с головы и неслышно упала в мох. Граф ослабил хватку, понимая, что детское тело слишком хрупко. Глотнув спасительного воздуха, Кристиан продолжил:

– Мы долго здесь живем… Еще до того, как большая часть из нас в 101 году перешла Ноэль, мы уже обладали сотней имен и воплощений, в которых были великими героями и королями былого. Харинф, Пацель, о которых ты спрашивал – это воплощения моего брата Того-который-горюет. Но в мире он более известен под именем Гаара. Моей заботой было лишь предупредить его о выписанных для твоих гонцов бумаг, когда они были отправлены обнаружить Зостру. Сам… Сам подумай. Я правлю севером, и мне малоинтересны бесчисленные деяния моих братьев…