– Может, вы правы. Но я беспокоюсь за вашу жизнь.

– Беспокойся! Без меня ты пока никто… – холодно отрезал Илла.

Юлиан вздернул брови, но смолчал, вспоминая и ту алую пелерину на плечах мертвого Мартиана, и месть Иллы своему сопернику по любви Вицеллию. Или и там тоже был расчет, о котором никто ничего не ведает?

Паланкин мерно покачивался в такт невольникам. Его пронесли по аллее Праотцов, мимо беломраморных статуй богов, по выкрашенной в желтый цвет плитке, которую многие северяне считали сделанной из золота. К воротам дворца стекались повозки, другие паланкины и кавалькады всадников. Все спешили на помолвку между принцем Флариэлем и принцессой Бадбой.

Так уж сложилось, что Юг был миром контрастов. При всей его любви к яркому слогу и звону монеты, он чтил традиции. Южане были убеждены в том, что их боги вложили в руки древних родов, основавших королевства, привилегию править. Поэтому издревле так повелось, что к трону допускались только отпрыски, в чьей крови текла кровь основателей. В Элейгии это были Молиусы, а в королевстве Норр, которое распалось в 1123 году на Нор’Мастри и Нор’Эгус, – Мадопусы и Идеораны, ведущие свое начало от одного предка. Воссоединение трех этих великих родов в еще не рожденном наследнике Элейгии терзало умы и сеяло смуту. Ведь такой владыка будет иметь право на трон трех королевств, этих трех могучих столпов Юга! Владыка владык, покоритель горизонтов, король королей!

Слухи о возможном наследнике разносились быстрее птицы, проникая даже за Черную Найгу. А потому ко дворцу стекалась высшая знать из всех областей, чтобы увидеть то священное мгновение, когда принц Флариэль, в котором текла кровь Идеоранов и Молиусов, коснется своей невесты Бадбы из рода Мадопусов.

Носилки донесли до распахнутых дверей дворца, который напоминал этим вечером волшебное дерево. Так же, как и в прошлом году, его башни обвили алыми лентами, вывесили из окон фонари. Но сейчас изощренные умы устроителей празднеств додумались еще рассыпать сильфовскую крошку на алой дорожке, ведущей в Древесный зал.

Габелий развернулся у ворот и попытался было скрыться, чтобы добраться до Мастерового города, но тут до слуха Юлиана донесся голос Дигоро. Дигоро, сыпля ядовитыми словами, схватил своего пузатого товарища за рукав и повел того к особняку, как дитя. Впрочем, Габелий роптал, по-детски обижался и сетовал на насилие над его личностью и то насилие, что выпадет на его долю от жены, если он не явится к ней вовремя. Однако Дигоро был непреклонен. И Юлиан невольно улыбался, наблюдая удаление этих двух закадычных друзей.

Илла покинул паланкин. С шуршанием за ним проволоклась громоздкая, тяжелая мантия, превращающая его в парчового скелета.

– Достопочтенный Ралмантон!

От дворцовой двери, за которой виднелся украшенный фонарями Черный Платан, отделился Дзабанайя Мо’Радша со свитой. На нем не было маски – в целях безопасности запретили являться в них на пир. Аристократия негодовала, но Дзабанайя так широко улыбался, обнажая белоснежные и ровные зубы, что, казалась, будто он только рад.

Посол коснулся лба рукой и вытянул руку.

– Достопочтенный Ралмантон! – повторил он. – Я рад видеть вас здесь. Да осветит солнце ваш путь!

– И я рад видеть тебя, – улыбнулся Илла.

Юлиан поклонился послу и поприветствовал его. Пребывая в хорошем настроении, которое подтверждалось парами вина, посол неожиданно протянул ему руку, по-дружески, по-северному.

– И тебе, Юлиан, пусть солнце освещает путь, – с обаятельной улыбкой ответил он. – Я слышал, что в Ноэле многие здороваются, как северяне. Воистину, это сильный жест – подать руку, открываясь, что у тебя нет оружия. Это жест доверия!

И два мужчины пожали друг другу руки.

Из глубин дворца донеслось пение медных труб. Дзабанайя, в шелках, со своим бессменным алым шарфом, сделал приглашающий жест и повел всех за собой. Словно это он был здесь радушным хозяином, зовущим гостей к застолью, а не наоборот.

В зале, у стен которого уже стояли накрытые столы, на троне с апатичным видом развалился Морнелий. Рядом с ним сидела счастливая и на редкость улыбчивая Наурика. А подле них был Флариэль. Губы его раздулись в капризе, руки скрестились на груди, а дорогой наряд перекосился.

Знать собиралась перед троном. Впереди всех сидели консулы в дорогих одеждах, и порой казалось, что это – не живые мужи, а позолоченные статуи. Все прочие стояли. Повсюду были стражи и чародеи. В зале то и дело звучали заклинания последних – они пытались учуять дрожание магии в скрытых амулетах или артефактах.

В свете фонарей мелькнула полупрозрачная накидка, расшитая золотыми узорами, и тут же к Илле рядом сел сам Абесибо Наур, почесывая бороду. Консулы переглянулись, молча, с улыбками на жестких губах, как затаившиеся соперники. Снова запели медные трубы. И взоры всех обратились к выходу из зала. Наступила тишина.

* * *

В зал вошла Бадба. На ней было надето песочное платье, по элегиарскому крою. Однако вместо платка девочке надели праздничную куфию, открывающую лишь янтарные глаза. Семеня ножками в мягких туфлях, Бадба остановилась напротив трона и поклонилась. Сзади нее встал, улыбаясь, Дзабанайя Мо’Радша, а рядом с ним – верховный жрец Фойреса, который прибыл из Бахро, чтобы провести кугью.

Вперед всех, когда в зале возобладала тишина, вышел толстый церемониймейстер. В нем Юлиан вспомнил того самого евнуха, который давал ему указания в день Гаара, одевая.

– Ваше величество! Бадба из рода Мадопусов, принцесса Нор’Мастри, прибыла к принцу Флариэлю! – тонким голосом возвестил церемониймейстер.

Однако Флариэль не шевельнулся. Он продолжал сидеть в кресле, поджав губы. Текло время. Наурика недовольно взглянула на сына – тот жевал губу. Наконец, принц словно пересилил себя, поднялся и подошел вразвалочку к Бадбе. Затем апатично, будто подражая отцу, проговорил заученные слова:

– Приветствую тебя, дочь Мододжо, прекрасная Бадба… Я рад видеть тебя перед собой. Отныне, мой дом – твой дом…

– Твое желание – мое желание, твой выбор – мой выбор, твоя семья – моя семья, – продолжила тихим покорным голосом Бадба и склонила головку. – Я буду тебе верной женой. Клянусь Фойресом и Прафиалом.

И, согласно мастрийскому обычаю, принц коснулся рук Бадбы, единственного открытого места в ее костюме. Он погладил ее пальчики, на которых жрецы хной написали молитвы. Затем взялся за край ее куфии и размотал ее, обнажив лицо так, чтобы его видели только он и королевская семья.

Бадба скромно потупила взор. Флариэль же со скучающим видом, будто перед ним была не девочка, а стул, принялся изучать янтарные глазки, надушенные сандалом пряди, которые выбились из-под куфии, смуглое личико и широкий носик. После он скользнул взглядом по крепенькому стану, который предвещал, что девочка после взросления сможет выносить дитя. Бадба обещала стать красавицей, напоминающей южных огненных бабочек, летающих над пустынными землями после дождя. Но Флариэль лишь зевнул.