провели тайное собрание и решили – потому что недобрые вести распространялись по столице – выйти на улицы и на площади, взяв с собою единственное, что оставалось: пядь земли под расстёгнутой рубахой, с чёрными волосинками и солнечным крестиком. Ту, где царила и властвовала Весна.

А поскольку близился день, когда Народ по обычаю праздновал другое восстание, на это число и назначили Выход. И спозаранку вышли навстречу солнцу, с бесстрашьем, расправленным сверху донизу, точно знамя, юноши с распухшими ногами, которых обзывали беспутными. И за ними следом множество мужчин, и женщин, и раненых с повязками и костылями. Так что, увидав внезапно столько морщин у них на лицах, ты мнил: целые дни пролетели во мгновение ока.

Другие же, узнав о такой наглости, крепко обеспокоились. И, трижды окинув взглядом своё именье, решили выйти на улицы и на площади, взяв с собою единственное, что у них оставалось: аршин пламени из-под брони, с чёрными дулами и солнечными клыками. И ни веточка, ни цветок не проронили слезинки. И они палили куда ни попадя, отчаянно зажмурив веки. А Весна мало-помалу их одолевала. Как будто не было на всей земле другого пути для Весны, окромя этого, и по нему ступали глядящие далеко-далеко, за край безысходности, в Покой, которым им суждено было вскоре стать, юноши с распухшими ногами, которых обзывали беспутными, и мужчины, и женщины, и раненые с повязками и костылями.

И целые дни пролетели во мгновение ока. И выкосили толпу изуверы, а некоторых забрали. И на следующий день тридцать человек поставили к стенке.

6

Солнце справедливости разумное и святая слава ветви миртовой,

Не – я умоляю – не забывайте страну мою!

По её горам лозы вьют венцы смотрят вниз вулканы как орлы

И дома белым-белы рядом с далью лазурною!

Чуть касаясь кромки Азии и на край Европы опершись едва

В небесах стоит она ах и в море одна она!

И о ней ни своему ни чужаку ни заботы ни слезы ни мысли нет

только скорбь везде и свет ах и свет безжалостный!

В свои горькие руки я гром беру уходящему Времени вслед кричу

старинных друзей зову кровью их заклинаю я!

Только нынче крови низка цена и заклятий залежь истощена

друг на друга встают ветра и друг с другом сшибаются!

Солнце справедливости разумное и святая слава ветви миртовой,

не – я умоляю – не забывайте страну мою!

IX

Так вот же он —

всегда невидимый наш собственный Иуда!

   За семью ворота́ми он прячется

и семь ратей себе откормил в услужение.

   Его воздушные машины поднимают

и, от мехов и кости черепаховой тяжёлого,

   на Елисейские поля и в Белые дома его относят.

Не имеет он речи родной, потому как все речи – его.

   И жены не имеет, потому как все жёны – его:

о, Всемогущий!

   Простаки восхищаются

и сквозь блеск хрусталя улыбается чернорубашечник

   и тигрицы господ Ликабеттских дрожат перед ним

полуголые!

   Но не будет пути, чтобы славу о нём донесло до грядущего солнце

И Судного дня никакого не будет ему

   ибо мы – Судный день, братья мои, это мы

и наша рука – та, которая обожествится,

   в лицо ему сребреник бросив!

X

В лицо мне смеялись юные александрийцы:

посмотрите, сказали они, вот наивный скиталец столетия!

   Бестолковый

тот который один веселится, когда все мы дружно рыдаем

   а если мы все веселимся —

один без причины он хмурится.

   Перед нами вопящими он безразлично идёт

и всё то что невидимо нам

   ухо к камню прижав

в одиночестве он созерцает.

   Тот, который друзей не имеет

ни даже сторонников

   только плоти своей доверяет

и великого таинства ищет в колючих зарослях солнца

   тот который

был с торжищ столетия изгнан!

   Потому что ума не имеет

и из плача чужого не смог сколотить состояния

   и на куст среди наших тревог полыхающий

лишь мочиться способен.

   О, антихрист бесчувственный и заклинатель столетия!

Тот который когда мы скорбим

   солнце поёт.

И когда насмехаемся

   мыслью цветёт.

И когда перемирие мы объявляем

   нож достаёт.

В лицо мне смеялись юные александрийцы!

7

Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый

В пыли и в солнечном огне в толпе и на заутрене

Созвездья ткущий в небесах и мхом одевший древеса

В потере памяти и на подходе сновидений

Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый

Кимвал, кимвал звенящий свысока и напрасный смех издалека!

Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый

Насильник родниковых струй грабитель наслаждений

Он под Тайфунами стоит над водами Потопов

Крюковат он горбат и лесист и огнист

По вечерам с сирингами и по утрам с формингами

Среди щебёнки городов с лугами вместо парусов

Наш широкоголовый и наш длинноголовый

Приволен он безволен он

Он сын Хагит и Соломон.

Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый

В отливе в исступлении в стыде и в помрачении

Зодиакальный часовщик и покоритель сводов

На край эклиптики он мчит и сколько длится Космос

Вот этот мир наш этот наш мир для всех единый

Запев походного рожка, рожка и напрасный дым издалека!

Чтение четвёртое. Пустырь с крапивой

В один из бессолнечных дней той зимы, субботним утром, множество мотоциклов и автомобилей оцепило маленький квартал, где жил Лефтерис, с худыми жестяными окнами и сточными канавами вдоль дорог. И, перекрикиваясь грубыми голосами, вышли люди с лицами, отлитыми из свинца, и прямыми, точь-в-точь как солома, волосами. Приказавшие всем мужчинам собраться на пустыре, заросшем крапивой. Были они вооружены с головы до ног, и низко наклонённые стволы смотрели в толпу. И нешуточный страх охватил