что поистине я – тот же самый

   и как в юности первой моей я взойду высоко

в синеву небосвода – и властвовать стану оттуда!

XIII

Беззаконием руки мои запятнаны – как отворить мне их?

Мне глаза мои стали тюрьмой – куда посмотреть мне?

   Что скажу вам, сыны человеков?

Муку тяжкую терпит земля, а душа тяжелейшую!

   Слава юности первой моей и губам непокорным,

научившимся речи у галек подводных

   и под ливнем неистово спорившим с громом.

Слава юности первой моей!

   Столько почвы корням моим давшей, что и мысль моя зазеленела.

Столько света пролившей мне в кровь, что любовь моя стала как небо

   и значеньем, и мощью.

Весь от края до края я чист

   и у Смерти в руках я сосуд непотребен,

и в разбойничьих лапах я добыча плохая.

   Так чего убоюсь я, сыны человеков?

Всё, чем жив я, берите – так спел я вам.

   Берите море в белой пене норда,

и широкие окна с лимонными рощами,

   и напевы мои, и любимую девушку,

лишь коснуться которой мне было для счастья достаточно.

   Всё берите, так спел я вам!

Заберите мечты мои – как вы прочтёте их?

   Заберите и мысль мою – как вам изречь её?

Весь от края до края я чист.

   Поцелуями губ одарил я невинное тело

Дуновением губ расцветил я морские полотна

   Каждый замысел свой в островок превратил я

Горьким соком лимона я совесть свою окропил.

XIV

Соборы по подобию небес

И прекрасные девушки

   с виноградом в зубах что нам были обещаны!

Птицы тяжесть сердец словно пух уносящие

   и густая лазурь – её так полюбили мы!

Ушли, ушли они

   июль в рубашке светом сотканной

и август каменный с кривыми маленькими лесенками

   ушли

а там в глазах пучин звезда осталась непостигнутой

   и там в пучинах глаз последний солнца луч неотданный!

И границы закрыло людское благоразумие

   Обнесло мир стенами

от неба его оградило девятью бастионами

   и бросило плоть на алтарь и мечом рассекло её

и поставило стражей при выходах.

   И границы закрыло людское благоразумие.

Соборы по подобию небес

   И прекрасные девушки

с виноградом в зубах что нам были обещаны!

   Птицы тяжесть сердец словно пух уносящие

и густая лазурь – её так полюбили мы!

   Так ушли они —

И Мистраль в остроносых сандалиях

   и норд-ост наш отчаянный под косым красным парусом.

Ушли

   и в земле глубоко стали тучи сгущаться,

наверх подымая

   чёрный щебень и гром,

этот гнев мертвецов

   и с медленной дрожью

развернулись открытою грудью вперёд

   грозных скал изваяния!

9

Облака оставляя Путешествуют скал

за спинами изваяния

Грудь вперёд устремляя В толщу ветра толкали

как если бы грядущее

Чтобы грифы почуяв его не слетелись на запах!

Смертный час возвещает Убегают стадами

нам колокол селения

Вниз по склонам на море И шатается воздух

взирающим под криками

Ах от голода братья мои наши души ослепли!

Страны мира в цехах На железо зерно

засекреченных переплавили

Ненавистное кормят Чтобы пасть вырастала

чудовище гигантская

До тех пор пока всех не пожрёт пока кости не хрустнут!

Только прежде в долине Будто стон из Аида

сотрясшейся извергнулся

Черепичные кровли И предстало нам чудо

рассыпались нежданное:

Молча женщины слушают как их младенцы рыдают!

Это жизнь прихлебнувшая Возвратилась как свет

гибели обнажённая

И растратив ах всё Ничего не имущая

до последнего более

Одинокий пылающий мак меж развалин воткнула!

Если коршун вернул бы силу голоса агнцам

когда-нибудь разорванным

Мы бы к травам приникнув гнев усопших и как они

услышали учатся

Тьму хватать и вывёртывать враз с лицевой наизнанку!

Чтение пятое. Овечий хлев

Так сказал мой народ: справедливость, которой меня научили, я соблюдал, но века за веками оставался сидеть в наготе у закрытых ворот овечьего хлева. Паства голос мой узнавала и отвечала на каждый мой посвист, встрепенувшись и блея. Но другие всегда, и обычно те самые, что хвалили моё терпенье, прыгали с деревьев и через ограды и первыми ставили ногу свою на средину овечьего хлева. Я же вечно нагой и паствы лишённый, – простонал мой народ. И сверкнул у него на зубах древний голод, и душа его затрещала под грузом обиды, как щебёнка трещит под башмаком обречённого.

Тогда те, кому многое ведать дано, испугались этого треска. Ибо всякую примету знают они в мелочах и, бывает, за многие вёрсты чуют поживу. Немедля они подвязали лживые плесницы к стопам. И одни хватали других, и тянули за руки и за ноги, и твердили такие слова: хороши и достойны ваши труды, но вот – затворены перед вами ворота овечьего хлева. Занесите же руку, и мы вместе с вами, и наша забота – раздобыть вам огонь и железо. Домов не щадите, семей не жалейте, и ни разу перед голосом сына или отца или малого брата не отступайте. Ежели кто из вас убоится, или жалость проявит, или отступит назад, пусть знает: горе ему, и обрушится ему на главу тот огонь, что мы принесли, и железо.

И прежде чем домолвили они слово своё, начала изменяться погода: вдали, в черноте облачных гряд, и вблизи, в тесноте человеческих стад. Словно ветер понизу шёл, завывая, и пустые тела оставлял, без проблеска памяти. Голова посиневшая и бессловесная задрана вверх, а рука глубоко запрятана в карман и вцепилась в кусок железа, и огня, и чего там ещё, с остриём и лезвием бритвенным. И пошли друг на друга, друг друга не узнавая. И в отца целился сын, и в меньшого брата целился старший. Так что ополовинилось много семей, и многие женщины оделись в чёрное кряду по два и три раза. А когда ты хотел в