Первое время местное население злилось и разрабатывало планымести.

– Ничего, – говорили мужики, толпясь на площади у магазина,– человек он городской, руки из задницы растут. Еще придет за помощью, стекловыбьет, или ступеньки сломаются, мы ему все припомним.

Парни злобствовали, а Федор жил себе тихо, не появляясь вдеревне. За водой он не ходил, в сельпо не заглядывал, очевидно, привозил себееду и питье из города. В конце концов негодование аборигенов из стадии нагреваперешло в фазу кипения, мужики решили наказать Федора так, как исстарирасправлялись в русских деревнях с неугодными: пустить ему «красного петуха».

Дождавшись, когда врач в очередной раз отъедет в город,Семен Паришков и Веня Козлов, прихватив канистру с бензином, перелезли череззабор, приблизились к дому наглого доктора и собрались начать черное дело. Веняшагнул к двери и вдруг дико закричал.

Семен от неожиданности выронил канистру.

– Что? Что случилось?

– Нога, – выл Веня, – ой, как больно.

Семену стало еще хуже, когда он понял, что приятель попалправой ступней в капкан, хитро замаскированный в траве.

Кое-как Паришков дотащил несчастного домой, потом Венуотвезли в больницу. Лежа на носилках, Козлов громко пообещал:

– Ну, погоди, еще встретимся!

Через три дня в Пырловке заполыхали пожары. Пока пожарнаякоманда на красной машине прибыла на место, от двух изб остались головешки.Семьи Козлова и Паришкова потеряли все.

С тех пор Федора начали бояться. Никто больше не лез в егоотсутствие не то что в дом – во двор, не обращались к нему за помощью. ЖиветФедор совершенно один, чем занимается, никто не знает. Уезжает вроде утром намашине в Москву, возвращается ближе к ночи, а может, и нет его вовсе в деревне.

– Он не женат? – спросила я.

– Какая же баба его выдержит, – нахмурилась Лена, – злобныйбирюк. Народ к нему за помощью побежал, и вон чего вышло.

Я усмехнулась. С одной стороны, Федора понять можно.Деревенские люди часто бывают излишне назойливы, им неохота тащиться в районнуюбольницу, где придется сидеть часами в очереди и давать терапевту «барашка вбумажке», вот они и надумали решить проблему по-простому, по-соседски. Апростота, как известно, хуже воровства. Одна наша общая знакомая, МашаКривошеева, хирург по профессии, купила себе домик в селе. С самого началаМашута совершила ошибку, помогла какой-то бабке, вскрыла у нее гнойник напальце. Теперь бедной Кривошеевой нет покоя ни днем ни ночью, к ней таскаются слюбой болячкой: просят померить давление, посмотреть горло, взять аспирин. Иесли вы полагаете, что пейзане несут за консультацию свежий творог, жирноемолоко и крупные, двухжелтковые яйца, то ошибаетесь.

Машка ничего не получает даром, все вышеперечисленныепродукты она покупает, похоже, с переплатой. Селяне экономны, если не сказатьжадноваты, им нравится иметь рядом врача, но платить ему или делать скидку нахарчи никто не желает.

Федор оказался умнее и сразу повел себя правильно. ВПырловке его не любят, но, похоже, мужику плевать на общественное мнение.Ужасно, конечно, что он поставил капкан, а потом устроил пожар, но, с другойстороны, деревенские первые решили взять канистру с бензином и спички и полезлина чужой участок.

– Дочери он тоже не имеет? И любовницы? – не успокаиваласья.

– Вроде нет, – сказала Лена, – хотя никто про него ничеготолком не знает.

– Вилка! – закричала Томочка. – Я нашла ее!

Смотри!

– Кого? – воскликнула я. – Милу?

– Какую Милу? – удивилась Тома. – Уборную, с унитазом. Идискорей ко мне. Ей-богу, впервые подобное вижу!

Вспомнив далекое детство, я вылезла в окно и побежала назов. Тамара стояла перед огромным, раскидистым кустом.

– И где туалет? – поинтересовалась я.

– Там, – подруга ткнула рукой в сторону буйно-зеленогокустарника. – Видишь?

– Нет.

– И я сразу не приметила.

С этими словами Томочка аккуратно отвела в сторону нескольковеток, и я выпучила глаза. Внутри куст напоминал шатер. В детстве мачеха Раисаотправила меня на все летние месяцы к своей матери в деревню. Старуха не быламне родной бабкой, но богом данную внучку не обижала, кормила чем могла,изредка мыла в бане и била прутом, если я не хотела помогать ей по хозяйству.Но, несмотря на то, что несколько лет подряд меня отправляли к ней, я никогдане таскала воду из колодца и не делала тяжелой работы. Была просто слишкоммаленькой, в мои обязанности входило полоть грядки и подметать избу, но и то идругое у меня выходило плохо. А когда я повзрослела, бабка умерла. Сейчас японимаю, что старуха была мудрой, доброй женщиной – она приютила фактически чужогоребенка. Бабка даже пела мне иногда народные песни, с плохо понятными ребенкусловами, ну что-то типа: «Налетели басурманы, всех казаков посжигали». Простооторопь брала от подобной «филармонии», поэтому в детстве я бабку недолюбливалаи боялась. Понимание того, что она для меня сделала, пришло позднее.

Так вот, у сортира во дворе бабки рос точь-в-точь такой жекуст, как здесь, и мы с девчонками оборудовали в нем дом. У нас там стоялколченогий табурет, прикрытый куском клеенки, и громоздились охапки сена. Дажев сильный дождь под кустом было сухо.

Мы валялись на «кроватях» и рассказывали друг другу страшныеистории про красное пятно, черную руку, привидения и зубастых вампиров.

Было странно видеть сейчас такой же «шатер» на участке Ани.Только внутри не было табуретки и сена.

Тут стоял… унитаз, слегка треснутый, с голубым пластмассовымкругом. На одной из веток была наколота порванная на куски газета.

– Вот, – радостно сообщила Томочка, – хотели санузел?Получите.

– Тут даже двери нет, – только и сумела вымолвить я.

– Тебя смущает факт отсутствия двери? – веселилась Томочка.– Ей-богу, это ерунда, не стоит стесняться, здесь все свои. Однако оригинальнопридумано. Интересно, это приспособление предназначено только для Ани? Или еебывший муж Альфред тоже им пользуется? Интересно, каково ему зимой приходится,а? Кстати, мы его до сих пор не видели. Может, надо зайти к нему,поздороваться? Все-таки целое лето предстоит прожить в тесном соседстве.

– Успеется, – прошипела я, – ну, Анька, обманула нас!