Эгги была лучшей подругой Мими. Ну, то есть не совсем так. УМими было много лучших подруг. Это являлось основой ее популярности. Но все жеЭгги занимала особое положение. Они росли вместе. Вместе ходили на каток«Уоллман», посещали уроки этикета в отеле «Плаза», отдыхали летом вСаутгемптоне. Карондоле принадлежали к числу старых нью-йоркских семейств,родители Эгги дружили с родителями Мими. Их матери ходили к одной парикмахершев «Генри Бендель». Эгги была истинной аристократкой, как и сама Мими.

Мими любила быть в центре внимания, любила, чтобы перед нейзаискивали. Сейчас она говорила все, что в таких случаях полагалось,срывающимся голосом вещала о своем потрясении и горе. Она промокала глазаплаточком, не размазывая подводку на глазах. Она тепло вспоминала о том случае,когда Эгги дала ей поносить свои любимые джинсы «Рок-энд-рипаблик». «И даже непопросила их обратно!» На такое способна лишь настоящая подруга!

После собрания в часовне Мими и Джека отозвал в сторонупаренек, служивший посыльным при директрисе, и сообщил, что та хочет их видеть.

В директорском кабинете с роскошными коврами им былосказано, что они могут уйти с занятий, не дожидаясь полудня. Комитет понимает,как близки они были с покойной. Мими пришла в восторг. Снова особое отношение!Но Джек покачал головой и заявил, что, если никто не против, он отправляется навторой урок.

Просторный, застеленный коврами холл перед кабинетамиадминистрации был пуст. Все ушли на занятия. Мими с Джеком остались практическиодни. Мими поправила брату воротник и провела пальцами по его загорелой шее. Отее прикосновения Джек вздрогнул.

— Что это на тебя нашло в последнее время? —раздраженно спросила она.

— Не надо, ладно? Не здесь.

Мими не понимала, отчего он так строптив. В какой-то моментположение вещей должно будет измениться. Она сама должна будет измениться. Джекэто знал, но вел себя так, словно не мог — или не позволял себе — этогопринять.

Отец не скрыл от них ничего из семейной истории, и их частьв этой истории была высечена в камне. У Джека не оставалось выбора, желал онтого или нет, и его манера поведения казалась Мими несколько оскорбительной.

Мими посмотрела на брата — ее двойника, ее вторую половинку.Он был частью ее души. В детстве они были все равно что одним существом. КогдаМими ушибалась, Джек плакал. Когда он в Коннектикуте упал с лошади, у нее вНью-Йорке болела спина. Мими всегда знала, о чем думает Джек и какие чувства ониспытывает; она любила его так, что это ее даже пугало. Эта любовь поглощалавсе ее существо, до последней капли. Но в последнее время Джек отдалился отнее, и казалось, что его что-то тревожит. Его разум закрылся для нее. Мимипотянулась, пытаясь ощутить его присутствие, но не почувствовала ничего. Лишьчерноту выключенного экрана. Нет, скорее казалось, будто на телевизор набросилиодеяло. Джек отключил ее. Замаскировал свои мысли. Утвердил свою независимостьот нее. Это, мягко выражаясь, тревожило.

— Такое впечатление, будто ты меня больше нелюбишь, — с надутым видом произнесла Мими, приподняв густые белокурыеволосы и отпустив их так, что они эффектно упали на плечи.

На девушке была черная трикотажная кофточка, которая подлампами дневного света казалась прозрачной. Мими знала, что сквозь тонкийтрикотаж Джеку виден ее бюстгальтер «Ле мистерс».

Джек криво усмехнулся.

— Невозможно. Это было бы все равно что себяненавидеть. А я не мазохист.

Мими медленно повела плечами, отвернулась и прикусила губу.

Джек обнял ее и привлек к себе. Они были одного роста —глаза их находились на одном уровне. Как будто в зеркало смотришься.

— Будь хорошей девочкой, — сказал Джек.

— Ты кто такой и что ты сделал с моим братом? —ломающимся голосом произнесла она.

Но чувствовать себя в объятиях было приятно, и Мими тожеобняла брата в ответ. Ну вот, так-то лучше.

— Джек, я боюсь, — прошептала она.

Они были там, тем вечером, с Эгги. Эгги не должна былаумереть. Эгги не могла умереть. Это просто не может быть правдой. Это невозможно.Во всех смыслах слова. Но они видели тело Эгги в морге тем холодным серымутром. Они с Джеком оказались единственными, кто мог опознать тело. Они держалибезжизненные руки Эгги. Они видели ее застывшее в крике лицо. И, что многохуже, они видели отметины на ее шее. Немыслимо! Даже нелепо. Это просто неимело смысла. Мир перевернулся. Это шло вразрез со всем, что им рассказывали.Произошедшее еще даже не начало укладываться у Мими в голове.

— Ведь правда же, это шутка?

Джек покачал головой.

— Нет.

— Может, она просто рано ушла на следующий цикл? —спросила Мими, вопреки всякой очевидности надеясь, что им удастся найти этомувсему хоть какое-то разумное объяснение.

Должно же быть разумное объяснение! Такого просто не моглопроизойти! Только не с ними!

— Нет. Они провели анализы. Все еще хуже. Ее кровь… онаисчезла.

Мими пробрал озноб. Как будто кто-то пробежал по ее могиле.

— В каком смысле — исчезла?

— Эгги выпили.

— Ты имеешь в виду…

Джек кивнул.

— Полное потребление.

Мими отпрянула.

— Ты шутишь! Ну, скажи, что шутишь! Это же просто…просто невозможно!

И снова это слово. Слово, что само собою выскакивало напротяжении всех выходных и утром понедельника, после того звонка. Его повторялиродители Мими и Джека, старейшины, стражи — да все! Того, что произошло с Эгги,просто не могло быть. С этим соглашались все. Мими подошла к открытому окну,шагнула в полосу солнечного света и с наслаждением ощутила его теплоеприкосновение к коже. «Ничто не может причинить нам вреда».

— Они созвали тайное совещание. Сегодня разослалиписьма.

— Уже? Но они же даже еще не начали изменяться! —возмутилась Мими. — Разве это не против правил?

— Чрезвычайная ситуация. Необходимо всех предупредить.Даже недозревших.

Мими вздохнула.

— Ну да, ясно.

Ей, пожалуй, нравилось быть одной из самых молодых. И ненравилось понимать, что вскоре другие вытеснят ее с позиции новенькой.

— Я собираюсь на урок. А ты куда? — спросил Джек,заправляя рубашку в брюки — совершенно бессмысленное движение.

Стоило ему потянуться за своей кожаной сумкой, как полырубашки снова выскочили из-за пояса.

— В «Барниз», — сообщила Мими, доставая солнечныеочки. — Мне нечего надеть на похороны.

Вторым уроком у Шайлер была этика: ее вели одновременно дляучеников второго и третьего курсов, завершающих свои исследования поэтнокультурным различиям. Преподаватель, мистер Орион, кучерявый выпускникБрауновского университета, обладатель вислых усов, маленьких очков впроволочной оправе, длинного носа Сирано и пристрастия к слишком большим длянего, мешковатым свитерам, что болтались на нем, словно на пугале, восседалпосреди кабинета и вел дискуссию.