Оттого и боролись с этой черной немощью не доктора, а священники – как состоявшие в Братстве, так и специально прибывшие к его постели по призыву первых. Сильнейшие молитвы, читавшиеся без остановки круглые сутки, святые реликвии возлагавшиеся на его тело и стоявшие в изголовье, чудодейственный елей – все, что можно было, употреблено для спасения жизни Божьего воина. И смерть отступила, убравшись прочь вместе с темными чарами и демонической отравой, прокладывавшими ей путь к сердцу Алексея. Правда, и жизнь не торопилась возвращаться в истерзанное муками тело. Долгое время провел он в беспамятстве и бессилии, лишь на краткое время выныривая из забытья. Единственным, что запомнилось из таких минут, было мерцание свечи где-то рядом и голоса, читавшие молитвы. А потом снова наступала темнота и безвременье…

Так все-таки, как долго он тут лежит?! Алексей попытался пошевелиться, и – ура! – это удалось. Руки и ноги, кажется, слушаются, пусть пока и с трудом, занемевшие от долгой неподвижности. А вот при движении, направленном на то, чтобы, опираясь на подушки, сменить лежачее положение на хотя бы полусидячее, грудь прострелило болью. И близко не сравнимой с той, что была раньше, но все равно довольно чувствительной. Опустив взгляд ниже подбородка, Алексей увидел лишь толстый слой бинтов. Что там, под ними, видеть, по правде говоря, не очень-то и хотелось. При воспоминании о кривых и загнутых когтях «совиных» лап его аж передернуло. Наверняка шрамы останутся такие, что покрасоваться на пляже теперь не получится. Ой, ну да кому оно нужно – это красование и эти пляжи… Гораздо больше Алексея волновал вопрос, скоро ли он сможет снова «встать в строй».

Именно на этой мысли его и застал тихий скрип входной двери. Кто-то очень осторожно заглядывал в комнату, боясь, как видно, потревожить покой больного. Повернув голову, Алексей встретился взглядом с отцом Михаилом.

– О, очнулся, болящий! Ну, слава тебе, Господи! И уже, гляди, на одре своем ворочается, – священник изо всех сил пытался говорить строгим и чуть ли не сердитым тоном, но ясно было видно, насколько он рад, поругивая лишь «для порядка». – Ты бы, Алеша, не торопился вертеться-то! А ну, как раны опять откроются?

– Не откроются, батюшка! – Алексей улыбнулся во весь рот и, сделав-таки над собой усилие, сел на постели. – Видите? Лучше мне уже, правда, лучше! Сколько ж можно колодой лежать? Я уже на свет божий выйти хочу.

– Ну, уж прямо-таки сразу и «выйти»! Бодрый какой! По полосе препятствий поскакать не желаешь? – отец Михаил всплеснул руками.

– Не, батюшка, с этим подождем пока, – оценив юмор, Алексей снова улыбнулся, – а вот насчет пожевать я бы, если честно, очень даже бы не отказался!

– Вот это правильно, вот это молодец! – священник обрадовался еще сильнее. – Насчет этого я скажу, из трапезной быстро организуют. И тут повезло тебе, Алеша – как раз пост закончился!

– Пост закончился?! Это… Подождите-ка, что за день сегодня?

– Замечательный день, Алеша. Со светлым тебя Рождеством Христовым!

– Ох, ты… Это ж сколько…

– Долго, Алеша, долго. Ну, последние неделю-две ты, считай, просто отсыпался, силы возвращая. Выныривал из сна, считай только когда кормили тебя – да и то по чуть-чуть, с ложечки.

– А остальные как? Там ведь еще раненые были?

– Да все уже повыздоровели, на ногах. Ну, кроме Олега, конечно…

– Это я помню, батюшка.

– Схоронили мы его. Здесь, на нашем кладбище монастырском.

– Вот на могилу мне сходить первым делом и надо. Я-то на похоронах не был!

– То не в вину тебе. Сам ты тогда настолько плох был, что впору еще одни похороны готовить было. Ну, слава Богу, обошлось. А что до сходить – вот поешь сперва как следует, а потом тебя отец Онисим осмотрит, ты его знаешь, врачом он был раньше. Отец-то Киприан уж недели две, как заявил, что ни порчи, ни какого другого колдовского вреда на тебе нет больше, так что Онисим тобой сам занимается. Вот скажет он, что можно – сходим уж.

– Да зачем, что я, сам не чувствую?

– Сказано – осмотр, значит – осмотр! – разом вернувшийся к отцу Михаилу командный тон места для споров не оставлял.

Вкусностей и напитков, которых Алексею прямо в «палату» натащили из монастырской трапезной с праздничного рождественского стола, хватило бы, наверное, на половину Братства. Вот разве что спиртного не было – ну, так к нему и не тянуло совершенно. А остальное… С трудом «отвалиться» от стола Алексей заставил себя, когда понял, что продолжив трескать за обе щеки, подвергнет свою жизнь новой угрозе – лопнуть на месте. Пришедший вскоре отец Онисим сменил повязку, смазал изрядно зарубцевавшиеся уже раны чем-то, не слишком приятно пахнущим и ворчливо констатировал, что «надобен бы, конечно, еще покой, но кто ж тебя тут с шилом в одном месте удержит!?» По всему похоже было, что практические премудрости врачебной науки этот полноватый невысокий священник постигал в свое время на ниве военной медицины. И не в удаленных от фронта госпиталях, а в полевых медсанбатах. Отсюда наверняка и тонкое знание психологии и повадок выздоравливающих бойцов.

По дороге к монастырскому кладбищу Алексей услышал от отца Михаила историю брата Олега. Лишь этот рассказ сделал для него понятными последние слова умирающего, прозвучавшие у стен разрушенного монастыря…

…Давно это было. Рухнула великая страна, погребая под своими обломками судьбы целых народов – что уж тут говорить об отдельных людях, враз сделавшихся лишними и никому не нужными в изменившейся до неузнаваемости жизни? Чуть ли не больней всего ударило по тем, кто еще вчера был силой и гордостью этой страны, а сегодня стал «балластом» для захватившей ее остатки жадной своры выскочек и воров. Люди в погонах, из элиты превратившиеся в отверженных, устраивались в новых реалиях, кто как мог – кто в бизнес, кто в банду, кто в бомжи. Но были и другие – те, кто не желал выпускать оружие из рук, благо возможности к тому были, и становилось их чем дальше, тем больше.

Молодого десантника подхватила кровавая волна, поднявшаяся на развалинах некогда великой страны и носившая его от одной к другой «горячей точке», что страшными язвами возникали на когда-то мирных землях. Воевать он, как оказалось, умел, а с какого-то времени и полюбил. Бесшабашное и безбашенное бытие, в котором не было ни «вчера», ни «завтра», а было лишь вечное «здесь и сейчас», вошло в плоть и кровь и стало казаться не просто нормальным, а единственно правильным и возможным для него. В его мире люди жестко делились на своих и врагов, дружба и водка были крепче, чем на «гражданке», которую он уже начала окончательно забывать. Солнце каждого нового дня, в который он входил – несмотря ни на что, все еще живым – светило ярче, а запах горелого пороха, смешивавшийся с дымом сигаретной затяжки, первой после боя, пьянил и казался неземным ароматом. Этот мир был жестоким, но честным, он был простым и понятным. Жить в нем было легко, а умирать не страшно.

Так было до того дня, когда при «зачистке» крохотного горного села, из которого их колонну накрыли огнем, он погнался за автоматчиком, который, расстреляв боекомплект «до железки», кинулся бежать, петляя, как заяц, по узким улочкам. В распахнутую дверь хибары, за которой скрылся стрелок, тут же полетела граната. Добавив «для контроля» пару очередей следом, Олег осторожно зашел внутрь. Опасался он зря – врага в крохотной комнатке не было. Он ушел через люк в полу, который теперь зиял хохочущим беззвучно над Олегом ртом. Зато – были, как оказалось, двое детей, чьи исковерканные тельца не смог разметать и взрыв гранаты. Даже мертвые брат и сестра продолжали держаться за руки…