что я не решался сделать хоть малейшее движение и пассивно ждал, что будет дальше. Ситуация не менялась, и от этого с каждой секундой становилось все страшнее. «Наверное, я спятил. А раз так, я могу увидеть то, чего нет в действительности. Я же чувствую, что кто-то пальцем давит на мою ступню, а на самом деле этого нет и не может быть. И если я ощущаю то, чего не может быть в принципе, то могу и увидеть нечто нереальное. Даже восставшего из гроба деда… Но ведь это мне только кажется… кажется… кажется…»

Тут я почувствовал на своей ноге и второй палец, и самообладание покинуло меня окончательно. Волосы на голове зашевелились и встали дыбом. «Что делать? Надо резко вскочить… А что потом? А потом… прыгнуть к окну, выбить ногой оконную раму и выскочить в сад… А там люди, и все будет хорошо…» Я решил действовать немедленно и уже приподнялся… Но тут эти самые «пальцы» сделали по моей ноге один шаг… второй… и… моего слуха мягко коснулось заискивающее кошачье мурлыканье. На мне стояла кошка и явно намеревалась поудобнее устроиться в моей постели.

— Маришка! Как ты напугала меня, бестия! — облегченно простонал я и втащил ее под одеяло.

— Что там с тобой? — послышался из спальни сонный голос тетки Анны.

— Да так, ничего. Кошка ко мне пришла.

— Да сбрось ты ее на пол и не мешай спать! Завтра вставать рано.

Но я, наоборот, обнял Маришку. Мои треволнения мгновенно рассеялись, и мы вдвоем спокойно проспали до самого утра.

Юлий Гарбузов

24 февраля 2000 года, четверг

Харьков, Украина

Огневик

Сказка

Мой маленький друг!

История, которую я собираюсь тебе поведать, случилась давно. Тебя тогда еще не было на свете, как не было и твоих родителей. А твои бабушки и дедушки были еще такими же маленькими, как ты сейчас. А возможно, только чуточку старше или младше тебя. А может быть, их тоже еще не было на свете.

Так вот, где-то в самой середине страны Украина, в селе Бабанка, что стоит на берегу речки Ревухи, жил мальчик Ивась. Это был самый обыкновенный мальчик, который ходил в первый класс, любил играть в футбол, бегать по селу и слушать сказки. В то время только-только закончилась страшная война. Многие хаты еще были разрушены. Школа была уже восстановлена, но не полностью. В окна вместо стекол были вставлены листы железа или фанеры. А сельский клуб еще стоял в развалинах.

Ивась жил только с мамой, так как его папу убили на войне враги. Мама была сельским врачом. Почти каждую ночь ее вызывали к какому-нибудь больному. А Ивась оставался в доме один до утра. А утром возвращалась с вызова мама, кормила его и отправляла в школу, а сама шла на работу в сельскую больницу.

Раньше с ними жила бабушка, которая очень любила Ивася. Ивась тоже любил свою бабушку. Она рассказывала ему сказки, кормила его, топила печку и укладывала спать. А когда мама уезжала на ночные вызовы, бабушка клала его рядом с собой и беседовала о самом интересном. Ивась прижимался к ее теплому боку, и ему тогда казалось, что все плохое не для него.

Особенно любил Ивась зимние вечера, когда они с бабушкой вдвоем топили печку соломой, принесенной из сарая. Солома вспыхивала в печи ярким пламенем, печка разогревалась, а в ней гудел огонь. Иногда, чаще всего по воскресеньям, мама приносила в хату охапку поленьев. Бабушка клала их в печь, подкладывала солому и поджигала. Тогда солома вспыхивала, сгорала, а дрова постепенно разгорались и разогревали своим теплом печку так, что плита на ней раскалялась докрасна, и в комнате становилось так тепло, что все в хате сбрасывали с себя кофты, жакеты и ходили в одних рубашках. Совсем как летом.

Ивась любил стоять у этой самой раскаленной докрасна плиты и плевать на нее. Плевки подпрыгивали, шипели и, крутясь и стреляя, исчезали. От них оставались только темные пятнышки на раскаленном металле, которые вскоре тоже исчезали. Тогда Ивась плевал на плиту снова. И вновь наблюдал такую же картину.

Но бабушка не любила таких забав и журила за них Ивася.

— Нельзя плевать на печь, Ивасик! Нехорошо это, внучек!

— Почему, бабушка? — недоумевал Ивась. — Что тут плохого?

— Нехорошо — и все тут! Не смей больше делать так. Просто я так прошу.

— Бабушка, от моих плевков даже следа не остается. Все шипит и сразу высыхает. Кому от этого может быть плохо?

— Тебе, глупенький! Только тебе.

— А чем же, бабушка? Что со мной от этого может случиться?

— А то, что не всем нравится, когда плюют на огонь и на горячую плиту. Понял?

— А кому еще, кроме тебя это не нравится?

— Огневику, глупенький. Вот рассердится он на тебя за то, что ты плюешь ему на голову, да и отомстит тебе за это. Так что лучше не зли его.

— А кто это такой, Огневик, бабушка?

— Это тот, кто в печке живет, тепло в ней поддерживать помогает, сохраняет его, пожару разгореться не дает в хате. А если кто обидит его, он может перестать это делать. Тогда печка быстро прогорать начнет, в хате холодно станет. А если он уж очень разозлится, то может вообще и хату сжечь, и того, кто обидел его. Так что не обижай его, подкармливай сухой соломой, сухим ароматным сеном, дровами или углем. Благодари его за тепло в хате, за все, что на печке сварено, спечено и сжарено. Понял?

— А где он сейчас, бабушка?

— Он там, в огне греется. Слышишь, как ухает от удовольствия, что мы с тобой в огонь соломы подкинули?

— Бабушка, да это же просто огонь гудит, и ветер в трубе подвывает. Не обманывай, пожалуйста.

— Сиди, да благодари Огневика за тепло его. Не то прогневишь, и он с тобой рассчитается. Ох, как рассчитается!

Но Ивась насмехался над бабушкиными предостережениями, а когда она отходила от печки, как и раньше, плевал на нее и смеялся.

Но однажды он услышал, как огонь как-то по-особому загудел, застонал в печке. И сквозь щели между конфорками Ивась будто бы увидел злое-презлое лицо человека с узкими, сверкающими, как угли, глазками. Ивась в испуге отшатнулся, но потом, превозмогая страх, тихонько прошептал: «Я не боюсь тебя, Огневик! Я плюю на тебя! Тьфу! Тьфу! Тьфу! Понял? Захочу, и затушу огонь в печке, и ты умрешь там!»

А в печке пламя еще сильнее завыло: