Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Странная пошла теперь молодёжь: учиться писать стихи не хотят – хотят сразу печататься.
Начало 60-х годов противопоставлял своему времени, своей молодости:
– Мне не стоит труда определить главную черту комсомольцев моего поколения. Эта главная черта – влюблённость в бой, когда Родина в опасности, влюблённость в труд при созидании нового мира и, наконец, влюблённость в поэзию и книги, которые ты, раз узнав их, никогда уже не покинешь.
Однажды сказал:
– Стихи должны быть инфекционными.
В связи с этим высказыванием поэта Марк Соболь писал: «Он и в жизни заряжал нас всех чуть ли не мальчишеской верой в прекрасное, неприметно заставлял открыться с лучшей стороны; мы становились какими-то просветлёнными. Я бы мог поимённо перечислить тех, кого мне сегодня до скрежета зубовного не хватает; первым назову Светлова».
Эти строки вылились на бумагу треть века назад, но они верны и сегодня, в дни, когда эфир и прессу заполонили «изыски» либеральных холуев Запада и откровенных бездарей, дорвавшихся до денежного мешка и полагающих, что «всё могут короли» смутной российской жизни.
После запятой. 22 сентября 1972 года в Кремлёвской больнице скончался народный артист СССР, лауреат пяти Сталинских премий Борис Николаевич Ливанов. Прощание с артистом было организовано на самом высоком уровне. В квартиру почившего (улица Горького, 6) позвонил генеральный секретарь ЦК КПСС.
– Василий Борисович, – сказал Брежнев, – примите наши глубокие соболезнования. Скажите, что мы можем для вас сделать?
– Что вы можете для меня сделать? – переспросил сын Бориса Николаевича. – Верните мне моего отца. Можете?
Потрескивание в телефонной трубке.
– Ещё раз примите наши глубокие соболезнования…
И длинные гудки. Прошло с полчаса, и снова звонок. Недовольному наследнику сказали, что надо согласовать с ним некролог для газеты «Правда». Зачитали проект. Ливанов-младший предложил включить в слово об усопшем абзац о его режиссёрской деятельности.
Включили. И снова звонок:
– Ну и теперь последнее: партия и правительство высоко оценили…
– Стоп! – прервал читавшего проект некролога Василий Борисович.
– Что «стоп»? Что вы имеете в виду?
– Мой отец Борис Николаевич Ливанов никогда не вступал в Коммунистическую партию. Он был народным артистом СССР, истинно народным, любимым миллионами своих зрителей. Я думаю, что правильнее будет написать: «Родина, – запятая, – партия и правительство…»
Звонивший прервал Василия Борисовича:
– Вы же понимаете, что такое я не могу самостоятельно решить. Я вам перезвоню.
Перезвонил.
– Принято: Родина, партия, правительство.
После выхода номера главной газеты страны с некрологом о Б. Н. Ливанове первым позвонил в квартиру покойного Б. В. Шкловский:
– У меня в руках «Правда». Васька, это ты сделал?
– Я.
– Я горжусь тобой.
Заключая свой рассказ о смерти и похоронах отца, Василий Борисович говорил:
– Такого текста в официальных некрологах «Правды», чтобы партия и правительство писались на втором месте после запятой, ни до, ни после в партийно-правительственной газете больше не было.
И неслучайно: это было одно из проявлений оппозиционности верхнего слоя представителей культуры, одним глазом глядевших на Запад и с энтузиазмом принявших крах СССР. Как говорится, гордиться тут нечем.
Обокрали премьера. На презентации[40] книги Ю. М. Лужкова «Мы дети твои, Москва» был премьер-министр B. C. Черномырдин. Как и «положено» в демократическом обществе, от «народа» его отделяли молодцы с короткой стрижкой и внушительных габаритов. Поэтому когда кто-то из толпы попытался приблизиться ко второму лицу в государстве, его остановил грубый окрик:
– Стоять!
– Да я только книгу отдать.
– Стоять! – ещё более грубо отрезал охранник.
– Виктор Степанович! – заблажил мужчина на весь зал.
Премьер недоумевающе обернулся, увидел окликнувшего его мужчину и недовольно повёл глазами в сторону дюжих телохранителей. Те смущённо расступились.
– Где третья? – спросил Черномырдин подошедшего.
– О чём вы, Виктор Степанович? – не понял тот.
– Где третья? – повторил премьер и тут же пояснил окружающим: – Вчера собрался перед сном почитать «Тридцатого уничтожить!» и не смог остановиться. Прекрасный роман! Но это второй, а где третий?
– Вот мой шестой роман, – несколько смущённый похвалой, протянул автор книгу.
Люди, теснившиеся вокруг Черномырдина, увидели на цветной обложке: Виктор Доценко «Золото Бешеного».
– А где третий, четвертый и пятый? – недоумевал премьер.
Кивнув в сторону охранников, Доценко резонно заметил, что пробиться к главе правительства трудно.
– Я решу эту проблему, – недовольно буркнул премьер.
На следующий день к Виктору Николаевичу прибыл офицер фельдъегерской службы. Доценко вручил ему обещанные книги, кассеты со своими фильмами, а также футболку с рекламой романа «Команда Бешеного».
Через несколько недель вышел очередной роман из серии о Савелии Говоркове – «Награда Бешеного». И почти тут же последовал звонок Черномырдина:
– Виктор, где моя книга? Сегодня видел по ОРТ рекламу; где моя книга?
Доценко повторил прежние доводы: звонил – не соединили. И спросил в свою очередь:
– Посмотрели мои фильмы?
– Да, «Тридцатого уничтожить!» по телевидению.
– На кассете же изображение лучше! – удивился писатель.
– На кассете? – в голосе премьера удивление.
– В прошлый раз я послал вам все книги, все мои фильмы и даже майку с изображением на ней обложки «Команды Бешеного».
– Вот как? – в голосе Черномырдина негодование, злость, досада. Стыдоба-то какая – обворовали премьера!
Накричав на помощников и несколько поостыв, Виктор Степанович вернулся к прерванному разговору:
– К трём можешь подъехать ко мне?
Без пяти три Доценко был в переполненной приемной Черномырдина. Уныло подумал, что ждать придётся долго – впереди целая вереница губернаторов. Но тех вдруг всех разом пригласили в кабинет премьера. И почти следом позвали писателя.
– Вы читаете книги Виктора Доценко? – обратился Черномырдин к собравшимся у него администраторам.
В ответ послышались восклицания о том, что романы читать некогда. Работы по горло. Не до развлекательной литературы.
– А я книги о Бешеном читаю по ночам! – победно воскликнул премьер. – Страна, между прочим, живёт так, как пишет Доценко!
Последнюю фразу произнёс с чувством, с нажимом, вспомнив, по-видимому, недавний случай с подарком писателя. А тот недоумённо развёл руками, хотя с языка так и рвалась знаменитая фраза собрата из XIX столетия: «Воруем, брат! Воруем!».
Кстати. Заканчивая наш рассказ о встречах на Тверской, по-видимому, надо сказать, что в конце XV века она начиналась от Исторического проезда (современный проезд Воскресенские Ворота). Между им и Кремлёвским проездом находится ГИМ – Государственный Исторический музей. Вещественные и документальные материалы музея исчисляются миллионами и тем не менее малоизвестны (особенно последние) не только рядовым гражданам, но и исследователям.
Окрест Тверской
1-я Тверская-Ямская и Ленинградский проспект
И то, и то получила. В декабре 1946 года случилось небывалое:
