под ночью слепою

Немало пришлось нам пройти.

Мы мирные люди, но наш бронепоезд

Стоит на запасном пути!..

Сцены профессиональных и самодеятельных театров страны обошли романтические пьесы Светлова: «Глубокая провинция», «Сказка», «Двадцать лет спустя», «Бранденбургские ворота», «С новым счастьем». В книгах его лирики, овеянных пафосом созидания и борьбы, немало строк и страниц, искрящихся юмором и неповторимой светловской улыбкой. Михаил Аркадьевич, жизнелюб, острослов и матерщинник, любил посидеть с друзьями за рюмкой сорокаградусной или бокалом хорошего вина. С этим пристрастием связано много эпизодов его жизни.

…В ресторане Всесоюзного театрального общества появился официант, работавший ранее в «Метрополе». Естественно, что он ничего не знал о публике и традициях нового для него заведения: о неповторимости атмосферы большой актёрской семьи; стабильности меню, которое не менялось годами; скромности заработков большинства актёров. Привыкнув получать в «Метрополе» большие чаевые, новичок полагал, что так будет и здесь. Борис Сичкин, больше известный в те годы как Буба Касторский, вспоминал:

«В этот вечер Михаил Светлов и я зашли в ресторан поужинать, имея наличного капитала 14 рублей.

– Селёдочку, пожалуйста, – попросил я.

– Кончилась, – ответил новенький официант. – Но для вас я постараюсь достать.

– Печёнку рубленую.

– Печёнки рубленой нет, но я постараюсь достать.

Что бы мы ни попросили, он отвечал, что этого нет, но он постарается для нас достать. Делалось это, разумеется, в расчёте на чаевые.

Тогда Светлов не выдержал и спросил его:

– Послушайте, дорогой, вы действительно всё можете достать?

– Да, – гордо ответил официант.

– В таком случае, – сказал Светлов, – достаньте нам, пожалуйста, немного денег…»

А вот эпизод уже из повседневности буден Центрального дома литераторов. Группа поэтов сидела в ресторане. По соседству куражился, оскорбляя женщин, могучий парень в пиджаке, распираемом мускулами. Светлов вскочил, поднял со стула хулигана и своей тощей рукой надавал ему пощечин. Хулиган, вопя, обратился в бегство. Кто-то сказал, что это был чуть ли не чемпион по боксу. Светлов улыбнулся:

– Никому не рассказывайте об этом матче, а то меня включат в сборную команду СССР по боксу, некогда будет писать стихи.

Марк Соболь, один из друзей Светлова, запечатлел в воспоминаниях «Мои дорогие» следующий эпизод: «Москва, улица Горького. Лето, Жарко. С Мишей идёт его сын, восьмилетний Сандрик.

– Папа, – говорит мальчик, – а ведь ты когда-нибудь станешь старенький и не сможешь работать. А я вырасту большой и буду много зарабатывать. И ты придёшь и попросишь: „Сандрик, дай мне на сто грамм“. И я дам тебе на сто грамм. Хорошо это, папа?

– Замечательно.

– Ну вот, – удовлетворённо кивает Сандрик. – А пока что купи мне мороженого».

В этих воспоминаниях Соболь сожалеет, что не записывал остроумные замечания и шутки Светлова, но кое-что всё же осталось, перешло в писательский фольклор:

«Как-то один молодой поэт обратился к Светлову:

– Миша…

– Ну к чему такие церемонии? Зовите меня просто – Михаил Аркадьевич».

* * *

Зашёл разговор о двух маститых литературоведах, присутствовавший при этом Светлов сказал:

– Когда я их читаю, никак не могу понять, стоит ли мне читать книги, о которых они пишут. Всё равно что по котлете представить себе, как выглядела живая корова, из которой эта котлета сделана.

* * *

Знакомый писатель жаловался на безденежье.

– А у меня осталась единственная десятка, – сказал Светлов. – Хочу сходить в нотариальную контору – снять с неё копию.

Михаил Аркадьевич умел и любил тратить деньги; наверно, поэтому они у него не водились. Но он не унывал и изыскивал всяческие способы добывания их, иногда весьма неожиданные.

В Литературном фонде Союза писателей существовала похоронная служба. Организацией отправки писателей, поэтов, драматургов и критиков в последний путь в пятидесятых годах занимался некий Арий Давидович. Человек он был обстоятельный, к обязанностям своим относился серьёзно. Поэтому все «кандидаты» на тот свет им строго учитывались, заранее брались на заметку. Злые языки поговаривали, что даже мерки для гроба Арий Давидович снимал ещё с живых людей. Делал он это растопыренными пальцами. Современник вспоминал:

«Выходило это примерно так.

– О-о, вы сегодня великолепно выглядите… раз! Вы просто великолепно выглядите – два, очень великолепно – три! Вы скоро подниметесь на ноги – четыре, пять и будете как ни в чём не бывало – шесть, семь, восемь – бегать по московским издательствам – девять, по редакциям журналов – десять, а газеты, они по вас просто соскучились – одиннадцать, двенадцать…

Больной хрипел, закатывал глаза, пытался протестовать, подняться с постели, пробовал остановить Ария Давидовича.

Но последнее сделать казалось невозможным. Это был вулкан, неудержимая лава внезапно освободившейся энергии. Не давая „кандидату“ опомниться, Арий Давидович прощался, выдавая перед уходом двусмысленную фразу:

– Очень приятно было вас видеть! До встречи».

Где обычно приходилось встречаться с этим деятелем Литфонда, писатели знали хорошо.

Но вот как-то к Арию Давидовичу подошёл вполне здравствующий улыбающийся Светлов. Зная насмешливый и задорный нрав поэта, мастер похоронных дел попытался улизнуть. Но не тут-то было. Михаил Аркадьевич радостно ухватил его за отворот пиджака и, не давая опомниться, спросил:

– Арий Давидович, сколько похоронных разрядов существует?

Застигнутый врасплох, «мастер» с ходу выдал одну из сокровеннейших тайн Литературного фонда:

– Пять!

– А по какому разряду будут хоронить меня? – продолжал любопытствовать Светлов.

– Естественно, по первому. Как классика, – авторитетно заверил Арий Давидович.

– Сколько это стоит? – не унимался поэт.

«Мастер» назвал довольно значительную сумму. У Михаила Аркадьевича округлились глаза.

– А во что обходятся похороны по пятому разряду? – понизив голос, осведомился он.

Эту цифру знали многие в семьях писателей. Скрывать её уже не имело смысла. Арий Давидович назвал. И тогда Светлов предложил:

– Можно ли сделать так – похоронить меня по пятому разряду, а разницу в деньгах выдать сейчас?

Конечно, отступать от строго разработанного ритуала не могли ни Литературный фонд, ни Союз писателей. Но деньги поэт всё-таки «получил», и немалые – Ленинскую премию, но… спустя два года после своей кончины.

Смерть-злодейку Светлов встретил тоже с улыбкой. Когда его клали в больницу, одна дама назойливо спрашивала:

– Михаил Аркадьевич, что же у вас всё-таки находят?

– Талант, – последовало в ответ.

Светлов лежал в отдельной палате 2-й Градской. Ярослав Смеляков принёс ему лекарство, на которое возлагались большие надежды. Лекарство, добытое с немыслимыми трудностями. Называлось НРБ. Это был какой-то экстракт из нефти, о котором с восторгом говорили врачи. Михаил Аркадьевич понюхал бутылочку с тёмно-коричневой жидкостью и с грустью заметил:

– Дело пахнет керосином.

Светлов