Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ещё раз извинившись, Пашенная продолжала:
«– На сцене важно что, а не как, – на словах „что“ и „как“ Вера Николаевна сделала ударения в только ей свойственной манере – темпераментно, громко, с характерным движением головы, плечей и рук. – К сожалению, многие артисты роль кладут на темперамент, на язык. Хотят покрасоваться. Это же ерунда, чушь. Главное, во имя чего. Что ты хочешь сказать этой ролью? А для этого надо знать изображаемого человека, знать с детства всю его жизнь. Нужно проникнуть вглубь человеческого существа, в суть образа. А они думают – важно выучить текст роли и, вызубрив его, произносят, не понимая, что говорят (она опять сделала ударение на слове „что“). Нельзя открыть рта, пока не понял, что ты говоришь. Думать надо, думать. Не думают над ролями, а ведь мысль – это главное.
Ведь роль, образ надо открыть, родить, создать… Если этого нет, не чувствуешь – не надо браться за роль. Роль надо открыть, как бутылку хорошего вина. Наше дело требует полной отдачи всего себя. Ведь ради сцены и жить-то надо…»
Это был гимн театральному искусству и сцене, которым великая актриса посвятила всю свою жизнь[42].
Бегство. В марте 1771 года на Суконном дворе сразу умерло сто тридцать человек. Чума, занесённая в старую столицу прошедшей осенью, вступала в свои права.
Близость смерти никак не утраивала двадцатитрехлетнего гвардейца Гавриила Державина, весело гулявшего в Москве четвертый год. Да так весело, что спустил все накопления матушки на деревеньку – символ дворянского благополучия. Представление о жизни в Первопрестольной солдата Преображенского полка даёт его стихотворение «Раскаяние»:
О лабиринт страстей, никак неизбежимых,
Доколе я в тебе свой буду век влачить?
Доколе мне, Москва, в тебе распутно жить?
Покинуть я тебя стократ намереваюсь
И, будучи готов, стократно возвращаюсь.
И вот в марте поэт рванул из города, охваченного эпидемией. Но недолго скользили сани по начавшему таять снегу – до первого карантина. Здесь беглецу популярно объяснили, что придётся задержаться на пару недель. Предстояла дезинфекция вещей и визуальное наблюдение за путешествующим – не проявятся ли признаки болезни.
В карантине стоял свой брат-солдат. В отношении отсутствия болезни у путника быстро договорились за поднесённой служивому чаркой. Но как быть с вещами?
– Да какие у солдата вещи! – в сердцах воскликнул поэт.
Открыли сундук. Действительно, одни бумаги! Не сидеть же из-за них два недели в карантине? И содержимое сундука полетело в костёр – все ранние опыты будущего светила российской поэзии. Это был первый случай столь массового уничтожения автором своего литературного наследия. Как некогда великий македонский завоеватель Гавриил Романович, разрубил свой гордиев узел.
Орешек в голове. 5 мая 1883 года выдался благостный день, и А. П. Чехов предложил брату Николаю, художникам И. И. Левитану и К. П. Коровину прогуляться. От гостиницы «Восточные номера», где жил писатель, прошли на Садовое кольцо и проехали до Тверской. Далее двигались на своих двоих: 1-я Тверская-Ямская (тогда просто Тверская-Ямская) – Тверская дорога – Петербургское шоссе.
У «Трухмальных» (Триумфальных) ворот Николай Чехов сказал:
– Читайте, что написано: нашествие галлов и с ними двунадесяти языков. Вот они здесь когда-то были. Изящные кирасиры, гусары, гвардия, французы, испанцы, итальянцы, саксонцы, поляки, далматинцы, монегаски, мамелюки и сам Наполеон. Когда он увидел впервые самовар здесь, в Москве, то…
Николай пропел:
Что за странная машина!
Усмехнувшись, молвил галл.
Это русская утеха,
Это русский самовар…
Справа от дороги тянулись небольшие деревянные домики-дачи, все в зелени садов. Цвели вишни, яблони и акации, пушили тополя. Но вот слева потянулось Ходынское поле, а вскоре справа показался Петровский дворец. Любуясь его архитектурой, Коровин сказал, что такие формы бывали на старых фарфоровых вазах, от которых всё дышит радостью, обещанием чего-то фантастического.
Петровский дворец
– Да, – согласился Чехов, – вся жизнь должна быть красивой, но у красоты больше врагов, чем было даже у Наполеона. Защиты красоты ведь нет.
Полукругом перед дворцом росли высокие серебристые тополя, около них стояли скамейки. Путешественники расположились на одной из них и стали закусывать. К ним подошёл разносчик, снял с головы лоток, поставил рядом с вкушающими и пропел: «Пельсины хорошие!»
Чехов спросил:
– Сколько, молодец, за все возьмёшь?
Разносчик сосчитал апельсины. Потянуло на два рубля сорок копеек. Антон Павлович предложил:
– Я дам тебе три рубля, только посиди часок тут. Я поторгую. Я раньше торговал, лавочником был. Хочется не забывать это дело.
Разносчик взял деньги, сел рядом с Чеховым и пробормотал: «Чего выдумают!»
Подошёл старик в военной фуражке, взял в руки апельсин и спросил почём.
– Десять копеек, – ответил Антон Павлович.
– Кто торгует-то?
– Я-с, всё равно-с, – сказал Чехов. – Мы сродни-с.
– Пятнадцать копеек пара. Хотите? – сухо предложил старик.
«Продавец» согласился. «Ну и торговля!» – удивился разносчик.
Подошёл франт. На руках – светлые лайковые перчатки. Ему Чехов предложил один апельсин за десять копеек, десяток – за рубль пятьдесят.
– То есть как же это? – удивился франт. – Считать не выучились ещё?
Молоденькая барышня захотела купить десяток апельсинов. Ей Антон Павлович уступил их за рубль. Барышня сбила цену на полтинник и стала складывать апельсины в небольшой мешок. Но вдруг спросила:
– Может быть, кислые они у вас?
Чехов подтвердил: кисловатые. Барышня начала выкладывать апельсины обратно. Антон Павлович предложил:
– Попробуйте один, денег не надо.
Попробовала и ушла. Но вскоре вернулась:
– Хотите сорок копеек за десяток?
– Хорошо-с, пожалуйте. Только без кожи.
– То есть как же это без кожи?
– Кожей отдельно торгуем-с.
– Кто же кожу покупает?
– Иностранцы-с, они кожу едят.
Озадаченная барышня согласилась:
– Хорошо, давайте без кожи. Но это так странно, в первый раз слышу.
Конечно, Чехов шутил: барышня получила апельсины в их естественном виде и очень дёшево. Разносчик негодовал:
– Ну, торговля! Торговать-то – нужно орешек в голове иметь.
Коровин, поведавший об этом эпизоде многолетнего общения с писателем, говорил по этому поводу:
– Мы были молоды, и горе ещё не коснулось нас.
Нескучные прогулки. Нескучный сад образовался в 1830-х годах. Тогда для 1-й Градской и Голицынской больниц, а также Мещанского училища казной были скуплены сады и усадебные парки XVIII столетия князей Голицыных и Трубецких, крупных заводчиков Демидовых. Через сто лет Нескучный сад стал частью Центрального парка культуры и отдыха имени М. Горького. Старинный парк был (и остаётся) излюбленным местом прогулок москвичей. Не была
