Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Не знаю, – ответил Эренбург. – Здесь много страшных тайн. Может быть, когда-нибудь они откроются. Все ли только? – помолчал и стал рассказывать: – Вскоре после того, как я приехал из Испании, состоялся процесс так называемого правотроцкистского блока. Мне прислали билет в Колонный зал, где происходил процесс, и дали понять, что уклониться нельзя. Лучше всех, ближе всех я знал Бухарина – мы были в юности друзьями. Мне кажется, что на процессе это был он, Николай Иванович; но он был на себя не похож. Это был его голос, а говорил он не своими, чужими словами. То, что он говорил, и даже как он говорил, было для него немыслимо. А как этого добились, не знаю.
…Л. Лазарев, литературовед и критик не из последних, сопоставлял мемуары «Люди, годы, жизнь» с воспоминаниями А. И. Герцена «Былое и думы». Вообще был очень высокого мнения об Эренбурге: крупная, выдающаяся личность, человек редкого ума, уникального жизненного опыта, поразительного кругозора в искусстве, культуре, политике и истории, поэт божьей милостью, замечательный сатирик и блистательный эссеист. От себя добавил: это был творец, навсегда вписавший своё имя в историю Великой Отечественной войны. Его публицистика 1941–1945 годов и сегодня мало кого оставляет равнодушным.
Кстати, интересен эпизод, относящийся к тому суровому времени.
В романе «Хороший Сталин», изданном как мировой бестселлер, Виктор Ерофеев приводит следующий эпизод из жизни И. Г. Эренбурга. В конце войны Илья Григорьевич написал статью, в которой говорилось о том, что немецкие рабочие и крестьяне, с которыми он беседовал в Кёнигсберге, поддерживали захватнические планы Гитлера, желая получить покорённых русских в качестве рабов. В ответ писатель требовал (завуалированно) глобальной мести. Статью он передал для публикации в журнал «Вопросы международного рабочего движения», который курировал министр иностранных дел В. М. Молотов. Вячеслав Михайлович вызвал одного из сотрудников министерства и приказа разъяснить автору:
– Война идёт к концу, мы должны искать в Германии здоровые силы, какую-то опору, а не чернить всех подряд.
Посланца высших сил писатель встретил довольно холодно и решительно отвёл его убеждения:
– Всё написанное – правда, и я ничего менять не намерен.
Авторитет Молотова не сработал, его посланец не верил своим ушам. О результатах визита, конечно, доложил и был послан к Эренбургу второй раз. Писатель остался твёрд в своём убеждении.
– Не хотите печатать – не печатайте, ваше дело, – заявил он.
Это было неслыханно – не внять гласу второго (после Сталина) лица в государстве! Но популярность, приобретённая писателем за годы войны, была так велика, что «ослушание» сошло ему с рук.
Промелькнувшие кадры. В период правления Н. С. Хрущёва (1953–1964) общественная жизнь в стране заметно оживилась; наступила так называемая «оттепель» – кремлёвские небожители спустились на землю. В эти годы первого секретаря ЦК КПСС можно было видеть на многих промышленных объектах и просто на улице. После поездки в США Хрущёв приказал строить в Москве подземные переходы. Начали с главной магистрали города.
– Выхожу я как-то из проезда Художественного театра на улицу Горького, – вспоминал народный артист СССР Л. К. Дуров. – На углу застыла небольшая толпа. Суетятся взволнованные официальные лица, одетые как манекены. Нетерпеливо смотрят в сторону Красной площади. Явно кого-то ждут. Вижу, действительно – несётся «членовоз»; резко тормозит, и из него выходит Хрущёв. В шляпе, которая давит на уши, и в серо-голубом костюме.
Толпа заволновалась. И вдруг от неё отделился мужичонка и, простирая руки вверх, начал пятиться перед «вождём», направившимся к тоннелю. Пятился, пятился и вдруг заблажил:
– Хинди-руси! Пхай-пхай!
Хрущёв остановился, покраснел как варёный рак и заорал на всю улицу:
– Ах ты, пьянь! Ах ты, рожа! А пошёл ты на…! – и выкрикнул известный адрес.
Мужичонка нырнул в толпу, а Хрущёв никак не мог успокоиться:
– Вот пьянь! Я тебе дам пхай… говно собачье.
Кто-то из официальных лиц подскочил к властелину одной шестой суши с подушечкой, на которой лежали ножницы.
– Никита Сергеевич, пожалуйста!
– А побольше не могли найти? Ведь надорваться можно, – ворчал «первый», идя разрезать традиционную ленточку.
…Через какое-то время Дуров видел Хрущёва ещё раз и на том же месте, но не у подземного перехода, а у кафе-мороженого, бывшего до того коктейль-баром. К кафе подкатили три чёрные машины. Из одной вышли Никита и Тито. Подойдя к очереди, Хрущёв сказал:
– Ребята, вот Броз интересуется, за чем стоите.
– За мороженым, Никита Сергеевич.
– Слышь, Броз, это за мороженым. Чего? Тоже хочешь? Ну давай займём очередь.
Конечно, все зашумели, давая высоким персонам зелёный свет.
– Уважаете? Ну ладно, пойдём без очереди, – с видимым удовлетворением говорил Хрущёв. И вдруг спохватился: – Ой, а у меня и денег-то нет. Ребята, дайте кто-нибудь пятёрку, нам хватит.
Подскочил охранник.
– Не, у тебя не возьму. Ты охрана – вот и охраняй. Я у людей возьму.
Дуров стоял рядом с вопрошавшим правителем и протянул ему деньги.
– Пожалуйста, Никита Сергеевич.
– Спасибо, а то видишь – без копейки, – и обращаясь к охраннику: – А ты запиши его адрес, я дам тебе деньги, и ты перешлёшь ему.
Умильная сценка, неожиданно разыгравшаяся на глазах ершистого союзника по социалистическому блоку, явно польстила Хрущёву. Довольный, он шагнул в распахнувшиеся перед ним двери кафе.
…Была ещё одна встреча – на новогодней ёлке в Кремле. Все три оставили у Дурова хорошее впечатление о лидере социалистического лагеря:
– Он, конечно, понаделал массу ошибок. Но никто из приходящих «на престол» от этого не застрахован.
Верно, конечно, если абстрагироваться от реалий, а они не в пользу «кукурузника». Своими политическими вывертами Хрущёв дискредитировал идею социализма, что в конечном счёте привело к гибели СССР и отторжению от России бывших союзных республик и союзных государств Западной Европы. Вот вам и «хороший человек»!
Премия. Михаил Аркадьевич Светлов получил широкую известность стихотворениями «Гренада» и «Каховка». Первое из них поэт написал в двадцать три года (1926). «Гренаду» высоко ценил В. Маяковский; она стала любимой песней интернациональных бригад в Испании конца 30-х годов. Песня на слова «Каховки» была очень популярна накануне Великой Отечественной войны, да и после её окончания:
Каховка, Каховка – родная винтовка. …
Горячая пуля, лети!
Иркутск и Варшава, Орёл и Каховка
Этапы большого пути.
Гремела атака, и пули звенели,
И ровно строчил пулемёт…
И девушка наша проходит в шинели,
Горящей Каховкой идёт…
Под солнце горячим,
