я.

Тень вступает в оранжевое сияние, отбрасываемое фонарным столбом, который осаждают ночные бабочки.

– Это я! – отзывается Педро.

И я таю от облегчения. Он идет прямо ко мне, немного прихрамывая из-за поврежденной лодыжки. Я подхожу и заключаю его в объятия. Он слегка вскрикивает от боли, но не отстраняется, обнимая меня еще крепче.

– Я так боялась, что ты не сможешь прийти, – говорю я.

– Я здесь, – шепчет он мне на ухо, посылая волну мурашек по моему позвоночнику. Он дрожит, несмотря на тепло, исходящее от его кожи.

– Мама хочет, чтобы я держалась от тебя подальше, – говорю я ему. – На самом деле она решила, что мы уже целую вечность встречаемся у нее за спиной.

Он тихонько посмеивается.

– Если бы.

– Педро, я… я люблю тебя. – Я чувствую, как горят мои щеки. Не слишком ли рано я заговорила о любви? – Ты не отвечай ничего. Но после всего, что произошло сегодня, я просто хотела тебе сказать, что…

Я прячу лицо у него на груди.

– Лари, я тоже люблю тебя.

Он целует меня в макушку, и меня охватывает облегчение. Мы замираем обнявшись.

– Кажется, я тебя еще не спрашивал, – говорит он. – Что в итоге изменило твое мнение обо мне? Тебя покорила моя очаровательная улыбка или моя невероятная выпечка?

Хотя он недалек от истины, я пытаюсь высвободиться из объятий, чтобы игриво шлепнуть его по руке, но он не отпускает.

– Если ты действительно хочешь знать… – говорю я, глядя ему в глаза. – Я поняла, что для тебя важно. И вдруг испугалась, что потеряю тебя. Но что изменило твое мнение обо мне?

– Момент, когда ты врезалась в меня тем вечером.

– Что?

– На самом деле… Когда я вернулся домой из Куритибы, я чувствовал себя таким усталым. Когда я уезжал, я думал о жизни, которую должен был бросить, если решу остаться с отцом. И я понял, что не хочу покидать свою семью, «Сахар», район… Но если я вернусь, я должен знать, что все кардинально изменится. Я понял, что не смогу вернуться к вражде. Меня так вымотали споры с дедушкой. А потом появилась ты, как будто из ниоткуда, когда я нес торт. Я понял, что не могу быть полностью уверен, что ты сделала это нарочно, хотя в прошлом я был бы уверен, что это именно так. Сначала это было только небольшое сомнение, но его оказалось достаточно, чтобы начать подвергать сомнению все мои представления о тебе. О нас.

Он запечатлевает на моих губах поцелуй. Поцелуй, полный сдерживаемого желания, как будто он пытается удержать этот момент.

Когда я целую его в ответ, этот поцелуй – как напоминание обо всех вещах, которые я хотела бы, чтобы мы раньше поняли друг о друге, об упущенных возможностях вырасти вместе, влюбиться и начать отношения при поддержке наших семей.

Я ненавижу это постоянное напоминание о том, что все тонет в слухах и старых обидах.

Мы упиваемся каждым поцелуем, как будто он – последний, не в силах избавиться от постоянного страха оказаться разлученными. В конце концов, наши матери до сих пор враждуют. И мама сегодня так расстроилась, подумав, что мы просто друзья. Страшно представить, что было бы, если бы она узнала, что мы встречаемся.

– Я не хочу тебя терять, – говорю я.

– Ты меня не потеряешь.

Я отстраняюсь, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Я хочу, чтобы мы положили конец вражде. На конкурсе.

Педро хмурится, большим пальцем поглаживая мою щеку.

– Мы не можем покончить с многолетней враждой за один день.

– Не можем. Но можем начать. – Я держу его за руку. – Я не знаю, готов ли ты к этому, но давай приведем на конкурс наши семьи. Давай покажем им, что вместе мы сильнее.

Он с испуганным видом смотрит на океан. Но когда снова поворачивается ко мне, в его глазах светится новая решимость.

– Я с тобой. Несмотря ни на что, – говорит он.

И мы снова целуемся, наши губы скрепляют обещание самим себе, что мы будем храбрыми.

47

ЧЕТВЕРГ, 23 ИЮНЯ

Когда в четверг мы подъезжаем к зданию в дворцовом стиле 1800-х годов, над парадной лестницей висит огромный баннер с надписью «Кулинарный конкурс Гастрономического общества». Улица заставлена фургонами телевизионщиков, а само место битком набито конкурсантами и журналистами.

Я таращусь на парадную лестницу, большие окна и покрывающий фасад бело-голубой азулежу[82], который я видела только на картинках. Все это и горько, и сладко. Как бы я хотела, чтобы сейчас здесь была бабушка.

Пэ-Эс быстро разминает мне плечи, как будто я собираюсь выступить в бою UFC[83]. Вот он. Момент, которого мы все так долго ждали. Но когда мы подходим к главным воротам, Педро оглядывает их снизу доверху, как будто вот-вот столкнется с великаном.

– Мне кажется или это здание внезапно стало выше? – спрашивает он.

– Не бойся, шеф, – дразнит Пэ-Эс, похлопывая его по спине.

– Кто сказал, что я боюсь? – возражает Педро, но я вижу, что у него на висках уже выступили капельки пота.

Мы направляемся внутрь, бережно держа коробку с нашим творением. В центре помещения – сцена, где участники выставляют на длинный стол свои фирменные блюда. Фруктовое парфе, рагу из морепродуктов, эспетиньос, хлеб… Я отворачиваюсь, пока все это меня не захлестнуло, жестом приглашая Педро помочь мне распаковать пирог.

Мы открываем коробку и медленно достаем наш двухслойный пирог «Ромео и Джульетта». Из зала доносятся одобрительные возгласы, и, бросив взгляд со сцены, мы видим, что Пэ-Эс, Виктор и Синтия уже заняли свои места. Они показывают нам большие пальцы, и я с улыбкой машу им в ответ. Но когда я поворачиваюсь к Педро, он явно начинает зеленеть.

– Ты в порядке? – спрашиваю я.

– Конечно! – Он отходит, продолжая распаковывать пирог. Рубиновая гуава тает в сырном кукурузном пироге, словно цветок, проросший на залитой солнцем земле. Это – лучший компромисс между пекарнями наших семей. Он идеален.

Я бросаю взгляд на тарелки рядом с нашими. Команда участников – по-моему, отец и сыновья – собирает красивую экспозицию из высоких глиняных горшочков с черными бобами и свиной колбасой. Они аккуратно расставляют вокруг них множество маленьких мисочек, в каждой из которых представлены различные приправы: винный уксус, оливковое масло, пряный соус с острым красным перцем. При одном взгляде у меня текут слюнки.

– Они приготовили фейжоаду, – шепчет мне Педро, заметив, что я изучаю конкурентов. – А дальше по столу, ты видела, принесли мокеку[84]. А вон там –