агентивным измерением абстракцию Шопенгауэра, Соловьев характеризует одну из главных концептуальных новаций «Философии бессознательного» с точки зрения использования титульной лексемы:

[Гартман] определяет свое метафизическое начало как «бессознательное» (das Unbewusste) не для обозначения этим только отрицательного предиката «быть бессознательным», а для обозначения неизвестного положительного субъекта, которому этот предикат принадлежит, именно вместо «бессознательная воля и бессознательное представление», вместе взятых.

Следующее за тем перечисление функций бессознательного оканчивается пунктом, тематическую близость которого толстовским рассуждениям о «сущности искусства» в письме Страхову 1876 года у нас будет повод особо отметить чуть ниже: «Оно же <…> одаряет людей чувством красоты и художественным творчеством»[770].

По всей вероятности, Толстому были известны и иные, нежели гартмановский, опыты теоретизирования о самопроизвольных отправлениях сознания — это была насущная интеллектуальная проблема, занимавшая тогда не только философов, но и психологов и физиологов[771]. Но именно свидетельства о его знакомстве, будь то прямом или опосредованном, с идеями Гартмана помогают лучше понять, почему введение стреляющегося Вронского в кульминационные главы имело равновеликую важность и для романа, и для самого автора.

Итак, Вронский вырван из полусна — в реальности физической. Однако метафора «волн моря бессознательного», воспринятая в определенном ключе, продолжает работать в последующем тексте автографа: резкое пробуждение не возвращает героя в бодрствующее состояние, а, напротив, погружает в созерцание безостановочно кружащейся ленты мысленных картин. Те же волны куда-то уносят его сознание независимо от воли и рассудка. Этому-то эффекту калейдоскопа автор, пожалуй, уделил наибольшее внимание в дальнейшей ревизии сцены, на которую, как и на завершение всей серии кульминационных глав, плотный график сериализации давал едва ли больше месяца.

Схема 2. Генезис финала Части 4 (1876)

Следующую редакцию сцены находим в рукописи 39, где автограф о стреляющемся Вронском был скопирован не С. А. Толстой, а Копиистом N. Этот перебеленный текст идет, пристыкованный пока несколько неловко, вслед за копией (рукою того же N) правленого текста рукописи 38, а именно за копией главы, где Облонский вытягивает из Каренина согласие на развод. (См. Извлечение 4.) Последовавшая — по всей вероятности, сразу по снятии копии — новая правка автора в рукописи 39, уже поверх пристыковки, меняет композицию повествования о Вронском, переживающем объяснение с Карениным. В частности, она полностью демонтирует пассаж с туда-сюда ходящим челноком времени, где читателю — покуда персонаж едет отказываться от назначения, а затем к Анне — сообщается о том, как Вронский протомился предшествующие шесть недель. Вместо этого рассказ теперь начинается «по порядку» — с момента, когда «Вронской вышел на крыльцо дома Алексея Александровича и остановился, с трудом вспоминая, где он и куда ему надо идти или ехать»[772]. Авторская пагинация листов рукописи 39, на которых скопирован текст исходного автографа, показывает, что одновременно с правкой текста автор наметил открыть этой самой сценой не только отдельную главу, но всю порцию глав, готовившуюся для очередного, мартовского, номера журнала[773].

Извлечение 4. Динамика правки трех фрагментов для мартовской книжки «Русского вестника» 1876 г. в рукописях 38 и 39 (главы 18, 22 и 23 Части 4)

1. Каренин после согласия на развод, данного им в разговоре с Облонским

[Р38, текст копии, с указанием вычеркнутого в ходе правки[774]. Л. 75] С этого дня Алексей Александрович не входил более в комнату своей жены и, <найдя небольшую квартиру для себя, сына, сестры и гувернантки, собирался переезжать туда.>

[Р38, текст после правки. Л. 75] Дело о разводе было поручено адвокату. Алексей Александрович со дня своего объяснения с шурином не входил более в комнату своей жены и собирался пере[езжать] решился ехать на новую[775] ревизию с тем, что[бы] во время его отсутствия Анна могла выехать из занимаемого им дома.

[Р39, текст копии и правка. Л. 39 об.] <Дело о разводе было поручено адвокату.> Алексей Александрович с этого дня <своего объяснения с шурином> не входил более в комнату своей жены и решился <ехать на ревизью> ехать к инородцам предпринять поездку для наблюдения на месте дела орошения полей Зарайской губернии, о котором он составил подробный проект. Было решено, что во время его отсутствия Анна переедет на новую квартиру.

2. Вронский после прощения его Карениным

[Р38, текст копии, с указанием вычеркнутого в ходе правки. Л. 75–76] <В тот самый день как он [Каренин] переезжал, Вронской приехал к Анне и Алексей Александрович имел огорчение узнать, что он уже был тут.>

Узнав от Бетси, что Алексей Александрович соглашается на развод, Вронской тотчас же поехал отказываться от того назначения, которое он себе выхлопотал в Среднюю Азию. Поступок такой прежде показался бы ему невозможен; но теперь он ни на минуту не задумался, и когда встретил затруднения, тотчас же подал в отставку, не обращая никакого внимания на то, как на это посмотрят, испорчена или не испорчена этим поступком его карьера. <Он был в отчаяньи, он чувствовал себя пристыженным, униженным, виноватым и лишенным возможности загладить, искупить свою вину>.

Но узнав, что она оставляет мужа и что не только она не потеряна для него, но вероятно навсегда сходится с ним, от отчаянья он перешел к восторгу и тотчас же поехал к ней.

Вронской 6 недель не видал Анну и эти 6 недель он провел как никогда не жил. Он никуда не ездил, сказавшись больным и никого не принимал <кроме Грабе и брата. Он как зверь запертой в клетке сидел в своей комнате, то лежа с книгой романа, то ходя вспоминая и думая об одном — о ней, о всех пережитых с нею счастливых минутах и о последних минутах ее болезни и раскаянья и той тяжелой роли, которую он должен был играть в отношении мужа. Что-то было недоконченное, мучительное в этом положении и оставаться так — нельзя было, а делать было нечего>. Тут брат ему придумал отправку в Ташкент и он согласился.

Но чем ближе подходило время отъезда, тем <больше воспоминания прошедшего разжигали в нем страсть к ней. „Еще раз увидеть её и тогда я готов зарыться, умереть“, думал он, и потом он вдруг получил известие о том, что она оставила мужа и ждет его, как ему сказала Бетси.>

[Р38, текст после правки. Л. 75–76] Узнав от Бетси, что Алексей Александрович соглашается на развод, Вронской тотчас же поехал отказываться от того назначения, которое он себе выхлопотал в Среднюю Азию. Поступок такой прежде показался бы ему невозможен; но теперь он ни на минуту не